Каменные часы

Конечно, таких только горе научит доброте или собственная беспомощность. Мучает, мучает их одиночество. Все зло — от этого. Потому уважение у них растет лишь к самим себе и дорогим вещам. Нет у таких друзей и знакомых, способных искренне и бескорыстно помочь им в трудную минуту. Отсюда у них — грубость, и злость, и беспощадность, и стремление одеться как можно модней и нарядней — хоть как-то компенсировать свою убогость души и неустроенность там, где все по справедливости. Все — от одиночества. От него затягивает сердце сытая глухота, и друзьями и знакомыми называются вечные гости, тоже страдающие от того же недуга: безразличия к ближнему.

И заразная ведь болезнь!

Старая Катерина не стала говорить о том Никифору.

Он не хуже, чем она, чувствовал это и понимал, если сорвался сразу же ехать в райбольницу, и, наверное, все-таки есть резон думать, что люди, подобные Лизке, этой тонкогубой лихоманке, уходили от возмездия часто именно из-за одиночек, смотрящих в себя, в свою конуру, одиночек, которым никогда не нужно для счастливой жизни различать подлеца и хорошего человека, да и не станут они себя чем-то утруждать помимо своего маленького уютного мирка. На это у них уверенности и силы хватает, да еще на то, чтобы хоть местечко урвать в автобусе и, зевая от скуки, полчаса проехать с людьми и совершенно их не заметить, наплевав на них.

Лизка, если хорошенько припомнить, тоже сначала была такой, и уж затем в страшную годину прибилась к Тялте, приспособилась жить с упырем. Легче ей было с ним, чем с людьми, которых истязал изверг. Он никогда не тревожил ее совесть.

Все-таки какие неисповедимые пути бывают у одиночек, совершенно оторвавшихся от людей, и нельзя им сочувствовать и тем более — стараться их понять. Карой надо лечить такую болезнь. Только карой!

Лизка ведь погубила Ваню Коврова, выследила его, чтобы умаслить своего упыря и подняться с ним вровень, заслужить благодарность недотыкомки в обмен на подарки, золото, шикарную одежду, меха, сытую жратву и вино, когда в селе уже начинался голод, ограбленные люди стали нищими и из них фашисты складывали ужасные штабели, а пламя, дым и чад заслонили небо.

Многие преступления рождаются от неодолимого, звериного одиночества, разливающего по земле дикость и мрак.

Уверена была в том старая Катерина.

Оттого фашистам и нужен был Тялтя (тоже ведь сверхчеловеком, великой одиночкой считал себя этот плюгавый крючконосый убийца). Такие не способны жить вместе со своей страной и народом, при удобном случае все на свете продадут, лишь бы уцелеть и уцепиться за жало власти.

Тялтя-Гуль уничтожил массу людей и заставил гитлеровцев не вспоминать о своей национальности. Но память-то не отнять у тех, кто выжил!

Никифор дотронулся до руки старой Катерины.

— Приехали.

Она открыла усталые, воспаленные глаза. Чуть было не сморил сон. Уже пригрезился было омерзительный Тялтя-Гуль.

— Ох, не хочу я смотреть другой раз на Лизку, — пожаловалась старая, — поверь, не хочу.

Они вышли из опустевшего автобуса последними, вздохнули после духоты на свежем ветре. Изрядно сквозило на небольшой открытой площади. Трехэтажные дома виднелись впереди. За ними располагались небольшие корпуса больницы. Туда вела булыжная мостовая. Только здесь оставили власти города маленький ее кусочек. Дальше начиналась широкая асфальтовая магистраль.

Темные булыжины были отполированы до блеска.

Никифор улыбнулся. Он любил приметы старины и ценил у новых людей уважение к предкам. Приятно было увидеть булыжную мостовую. В память о старых временах не закрыли для своего удобства хотя бы частичку. Попалась по пути и послевоенная чугунная колонка. Никифор не удержался и напился из нее воды. Даже закололо в висках, — так холодна была эта вода.

— Ты все-таки неисправимый мальчишка, — сказала старая Катерина, — уже давно эту воду никто не пьет.

— Так ведь работает, работает, несмотря ни на что, — ответил Никифор, — на совесть раньше люди делали. Для всех. В современном водопроводе то одно приключится, то другое. Уж я-то по своему хозяйству прекрасно знаю…

— Так снова заведи у себя колонки, — не утерпела старая.

— И заведу, — улыбался Никифор, — если из них вода вкусней, надо и колонки ставить, — денег не жалко. Родниковая вода много здоровья сбережет людям. — Он был рад, что Катерина отвлеклась и не мучается предстоящей встречей.

Позади на переезде зазвенел звонок, и вскоре загудела электричка. Никифор вспомнил, что в войну Катерина Калитина по его приказу там заложила мину и взлетел на воздух воинский эшелон гитлеровцев. Все вокруг вдребезги разнесло. Он испытующе посмотрел старой в лицо: помнит ли? И увидел: словно дым промелькнул в ее глазах.

Одновременно они об одном и том же подумали.

…Молча подошли к трехэтажному дому. У фашистов в этом здании располагалась комендатура, и у дверей стояло два автоматчика. Солдатня шныряла взад и вперед по всей улице, где жители не осмеливались и показываться: гибель верная, сразу можно было угодить без разговоров в душегубку. На улице стоял указатель: «Русским проход запрещен. Только для немцев».