Каменные клены

— Сила ветра от трех до шести… на море легкое волнение… север острова, южная оконечность… антициклон с Азорских островов, — говорит радио.

***

Человек этот нужен еще для оправдания совокупного действия. Действие совершено. Актеру велено раздеться и смыть сурьму и румяна: он больше не понадобится… [153]

…приходила Воробышек Прю, как всегда румяная и взъерошенная. Принесла собаку, совсем приблудную, найденную на дороге, собаку я взяла, а соседку в дом не пустила, пусть дуется сколько ей угодно. За неделю собака освоилась и уже откликается на новое имя, виляет пепельным пушистым хвостом.

Ку-ши — хорошее имя для собаки, которая к тому же совсем не лает, подходящий молчаливый дружок для меня. Собака ужасно толстая, наверное, жила при какой-нибудь мясной лавке — может быть, ее ищут по всему городу. Все толстое и пушистое норовит убежать и потеряться.

В комнате у Младшей все так же, как было, когда она убежала и потерялась.

Не хватает только постеров и клубных афиш — в тот день, когда она уехала, я сорвала их со стен и закопала в саду, вместе с оставленными ею платьями, даже постельное белье туда кинула, изрезав ножницами, лучше бы на тряпки пустила, такое было хорошее крепкое полотно.

Вечером мне пришлось закрыть гостиницу, выселив слегка обкуренных подростков и двоих недоумевающих коммивояжеров. Пришлось сказать им, что в подвале взорвался отопительный котел. Становится все труднее справляться с запертой комнатой, любопытной горничной, чужой девочкой, подтекающей крышей, постояльцами и с собой самой.

С тех пор, как Луэллин съехал из гостиницы, не оставив даже записки, я не нахожу себе места, все это время я была уверена, что травник у него, и значит — мы разговариваем каждый день и каждую ночь, я была спокойна, как спокоен человек, беседующий с надежным другом за плотно закрытой дверью.

Но после его отъезда холмик за маминой теплицей оказался пустым, выходит — мой дневник в доме Брана, а это совсем другое дело. Если бы Лу — из любопытства — взял чужую вещь, он бы положил ее на место.

А вот Сондерс Брана не положил бы. Шотландская лошадка келпи, обернувшаяся юнцом с белыми волосами, полными ракушек и водорослей. Сядешь на такую, а она — шасть и в реку, и вот ты уже выползаешь на берег, вымокший до нитки, униженный всадник, доверившийся оборотню с копытцами наизнанку.

В сердце уколы, тошнит и желание есть пропадает,
Пульс же и твердый, и слабый, частит, лихорадочен,
Также горько и сухо во рту, в сновиденьях пылают пожары. [154]

Вот как я себя чувствовала, когда шла выручать свою тетрадку на заставленную мусорными контейнерами Чеффинч-стрит. Когда спустя полтора часа я возвращалась оттуда в Нижний город, то чувствовала себя гораздо хуже, и поделом. Подобно Тюру, я положила руку в пасть волку [155] в залог того, что его не обманывают, и теперь у него есть право обидеться и сжать полуденные зубы покрепче.

Что я скажу Луэллину, когда он придет за мной?

Я убила свою сестру, потому что она хочет быть хозяйкой и всюду сует свой нос.

Нет — я убила свою сестру, потому что она перестала быть красивой, и мне стыдно думать, что девять лет назад я целовала ее грудь и живот.

Нет — я убила свою сестру, потому что виновата перед ней, а мне хочется думать, что я виновата не перед ней, а перед мамой, перед которой — ну в чем я виновата?

От слова виновата у меня как будто мокрая вата в носоглотке — я вычеркиваю это слово из своего словаря указом от двадцать восьмого июля две тысячи восьмого года, и горите вы все огнем, и вино, и вата, и новый, и иной.

Ладно, я разбужу Младшую, разбужу и напою освежающим настоем огуречной травы. Разбужу, и мы попробуем жить втроем. Нет, какое там втроем, нас быстро станет четверо, а то и пятеро, уж я-то свою сестру знаю.

Нет, сначала я отправлю ее в Брайтон!

Не зря же Брайтон пришел мне в голову, когда я велела ей уехать из Хенли на время регаты. Хотя если и Хенли и регата были только на бумаге, то, может, и Брайтона никакого нет?

Решено: займу у Воробышка несколько сотен и отправлю девчонок на море, с глаз долой, мне нужно время, чтобы подумать, мне нужно подумать.

А если мне захочется убить ее, я сделаю это по-другому.

Табита. Письмо двенадцатое

2008. Саут-Ламбет

Привет, тетя Джейн.

Слава Богу, сегодня выходной и можно валяться на диване и грызть подсохший сыр, запивая вином. Удивительное дело, стоило мне написать тебе, или хотя бы начать письмо, как сразу стало веселее и спокойнее. А сегодня утром я выбросила Луэллинов носок в корзину для грязного белья. Если дальше так пойдет, я перестану заливаться крестьянским румянцем каждый раз, как прохожу мимо его двери.