Каменные клены

как это у перека — долгое время я ложился спать в письменной форме? я ложусь спать с заявлением об уходе, но утром снова погружаю руки в дневник, раздвигаю его камышиную ость и осоку и ловлю себя на том, что думаю так, как пишу, а пишу так же отрывисто, как рубят соль в соляных копях — с тяжелым дыханием и бормотанием проклятий

вчера, по дороге к доктору майеру, я слушал ирландских музыкантов на углу шафтсбери-роуд, они играли ярмарку в скарборо, тот, что с флейтой, звался айван, он жмурился и бодро тряс зелеными волосами, остальные выглядели усталыми и ежились от мокрого ветра

айван продал мне диск с двумя троллями на обложке, отвернулся и заиграл темный остров, я постоял еще немного и пошел домой, диск я подарил квартирной хозяйке, все время забываю ее имя, у нее волосы небесного цвета и актерская привычка подставлять щеку для поцелуя

***

один древний китаец сказал: нестерпимо наблюдать за игрой в шахматы, когда запрещают подсказывать, — теперь я, кажется, понял, что он имел в виду

я перечитываю травник, и мне кажется, что я читаю свою собственную рукопись, но — куда мне до сашиной иконописной обстоятельности! я трачу половину ночи, чтобы сочинить простое письмо — длинные тексты приводят меня в смущение, не говоря уже о прописных буквах и знаках препинания, от последних у меня голова идет кругом и в горле першит

она занимает меня все больше, эта вермееровская трактирщица, живущая в мире, где сбежавшая сестра нуждается в ней, как в свежем хлебе, а неверный любовник тонет в ночной реке, хотел бы я знать, жили ли эти двое вообще на белом свете, а может, и не хотел бы — главное, что этот мир умещается в ее дневнике, и он безвреден, хотя полон угольной тлеющей ненависти

украденная тетрадь живет в моей постели и на столе, удивление оседает во мне золой, похмельем и табачными крошками, я должен положить украденное на место, но это еще не все — я должен поговорить с ней, поговорить! даже если для этого нужно приготовить ужин в яичной скорлупе

о дикая, одинокая и совершенно чокнутая саша сонли, знаешь ли ты, что у древних славян был особый способ избавляться от подменышей — подброшенному ведьмой молчаливому ребенку готовили ужин в яичной скорлупе, и он так этому удивлялся, что забывал про свою немоту, громко произносил: я стар, как древний лес, а не видал еще такого! и пропадал с глаз долой

такова сила удивления

завтра я снова поеду в вишгард — чему же тут удивляться

***

женщины — особое племя, все они живут в выдуманном мире, просто одни не знают этого, а другие хорошо притворяются, сказал суконщик, явившись в хобарт-пэншн без предупреждения, раньше он себе такого не позволял, говорю же: что-то меняется

пора тебе завести приходящую девушку для уборки или жениться, на худой конец, луэллин стоунбери! он огляделся в прихожей, просунул голову в кухню, поморщился и, не снимая облепленных грязью ботинок, прошел в комнаты

я молча принес тряпку и вытер пол, на ковре тоже остались пятна, но их придется отмывать с порошком, вот не думал, что суконщик способен оставлять следы, в небесном саду такой заплеванный пол, что на нем и драконовой крови не различишь

мы получили твое письмецо, добавил он после долгой паузы, усевшись за стол, и мы оба удивлены, в нем нет ничего очевидного, ничего предметного, одни безобидные рассуждения — нам скучно, луэллин!

выпьешь красного? я поставил перед ним чистый стакан и налил вина, у меня кончился ром, и я нашел неведомо кем купленное бордо на кухонной полке

кислятина, небось, он покосился на этикетку, но вернемся к делу убила она или нет? каков исход пари? даром, что ли, ты обыскивал ведьмино логово?

не знаю, сказал я мрачно и налил себе вина в кофейную чашку, стакан у меня один, сколько раз пробовал покупать второй, непременно куда-то пропадает

да брось, ты же прочел ее дневник, луэллин, все эти маковый бутон, войлочный испод, спинка в комариных укусах, сам знаешь, такими густыми чернилами пишут только о любви, а любовь причиняет зло

саша сонли все время врет, сказал я, с трудом разлепив губы, может, и про маковый бутон соврала

всякий адепт исступленно защищает своего бога, когда есть основания в нем усомниться, нараспев произнес суконщик, отставляя стакан, это не я придумал, но, согласись, сказано неплохо

эта женщина не способна причинить зло, она просто сочиняет истории, устало сказал я, в присутствии суконщика я всегда быстро устаю, будто перед самой грозой в жару — в глазах песок и в ушах звенит

ясное дело, электричество мисс сонли ударило в тебя, будто молния в церковный шпиль! усмехнулся суконщик, это худшее, что могло с тобой случиться… что ж, так тебе и надо

может, выпьешь еще? спросил я, стараясь глядеть мимо него, не могу смотреть в глаза человеку, когда я перед ним виноват — прямо как тот китайский сановник, что умел поворачивать обратную сторону глаз к неприятным ему посетителям

***