Каменные небеса

(Вскоре она узнает слово симбиоз и кивнет, довольная, что наконец знает, как это назвать. Но задолго до того она уже решит, что для этого подойдет слово семья.)

Когда Нэссун отдает Шаффе свое серебро, хотя он и спит, его тело поглощает его так быстро, что ей приходится отдергивать руку, чтобы не потерять слишком много. Иначе она слишком устанет и не сможет на следующий день идти. Даже такого крохотного количества хватает, чтобы он заснул, – и день за днем Нэссун обнаруживает, что каким-то образом постепенно производит больше серебра. Это приятная перемена; теперь она лучше может облегчать его страдания, не утомляя себя. Каждый раз, как она видит, что Шаффа засыпает глубоким мирным сном, она чувствует гордость, хотя и знает, что это не так. Все равно. Она решила стать для Шаффы лучшей дочерью, чем была для Джиджи. Все будет лучше, до самого конца.

По вечерам, пока готовится ужин, Шаффа порой рассказывает истории. В них Юменес прошлого – место и чудесное, и странное, чуждое, как морское дно. (Всегда это Юменес прошлого. Недавний Юменес для него потерян вместе с воспоминаниями о прежнем Шаффе.) Нэссун трудно осознать саму идею Юменеса – миллионы людей, никто из них не фермер и не горняк, вообще никто из знакомых ей профессий. Многие одержимы странными прихотями, политикой, и мировоззрения у них куда более сложные, чем кастовые или расовые. Лидеры, в том числе и элита лидерских семей Юменеса. Опоры в профсоюзах в зависимости от их связей и финансовой состоятельности. Инноваторы из древних семей, сражающиеся за право быть отправленными в Седьмой Университет, и Инноваторы, которые просто делали и ремонтировали безделушки в городских бараках. Странно осознавать, что многие странности Юменеса просто связаны с тем, что он слишком долго существовал. В нем были действительно старые семьи. Книги в библиотеках старше Тиримо. Организации, которые помнили и мстили за обиды, нанесенные три-четыре Зимы назад.

Шаффа также рассказывает ей об Эпицентре, но не много. Здесь у него еще одна дыра в памяти, глубокая и непомерная, как обелиск, – хотя Нэссун не может удержаться от попытки прощупать ее края. Эпицентр – место, где некогда жила ее мать, в конце концов, и, несмотря ни на что, оно очаровывает ее. Шаффа, правда, плохо помнит Иссун, даже когда Нэссун направляет его, задавая прямые вопросы. Он пытается отвечать Нэссун, но речь его прерывается, и на лице его, более бледном, чем обычно, болезненное, тревожное выражение. Тогда она заставляет себя задавать эти вопросы медленно, через несколько часов или дней по одному, чтобы он успел в промежутках прийти в себя. Она узнает немногим больше, чем уже догадалась сама о своей матери, Эпицентре и жизни до Зимы. Тем не менее услышать это полезно.

Так проходят две мили – в воспоминаниях и боли вокруг них.

Обстановка в Антарктике ухудшается с каждым днем. Пеплопады уже постоянные, и пейзаж начинает превращаться в натюрморт из холмов, каменистых хребтов и умирающей растительности в серо-белых тонах. Нэссун начинает тосковать по солнцу. Как-то ночью они слышат визг – видимо, охотничий крик большой киркхуши – по счастью, далекий. Однажды днем они проходят мимо пруда, чья поверхность кажется зеркально-серой от плавающего пепла; вода под ним тревожно спокойна, с учетом того, что в озеро впадает быстрый ручей. Хотя у них во флягах мало воды, Нэссун смотрит на Шаффу, и тот молча, настороженно кивает. С виду опасности вроде нет, но… ладно. Выживание Зимой очень во многом зависит как от правильных инстинктов, так и от правильных инструментов. Они обходят мертвую воду и остаются живыми. Вечером двадцать девятого дня они доходят до места, где имперская дорога внезапно выравнивается и сворачивает на юг. Нэссун сэссит, что края дороги идут по чему-то вроде края кратера. Они перебираются через гребень, окружающий этот круглый, необычно плоский регион, и дорога следует дальше по гребню дугой вокруг зоны старинного повреждения, продолжая направляться на запад, к другому краю. Однако в середине Нэссун, наконец, видит чудо.