Каменные сердца

Ему снилась белая мгла, стылый ветер, несущий куда-то жесткий и колючий снег. Сквозь вьюгу пробирались люди, укутанные в шкуры. Медленно, постоянно проваливаясь по колено в снег. Их было девять. Первый двигался с огромным шестом в руках, все время прощупывал сугробы впереди. Бывало, что кто-то из идущих проваливался по пояс и его начинали вытаскивать. Вот вожак с шестом остановился и огляделся. Он услышал что-то в окружавшей его белой пустоте. За ним насторожились остальные.

Вожак дал сигнал, и его спутники быстро достали из-за пазух мечи и топоры, сбились в кучу. Они вглядывались во мглу дня, дрожа от холода и страха, но ничего не видели. Однако вожак знал, что там, за завесой снега таилось нечто. И это нечто быстро приближалось. Мгновение, и размытый силуэт мелькнул где-то в отдалении. Еще мгновение – силуэт уже с другой стороны, ближе. Сквозь пелену сна пронесся крик восьми напуганных глоток. Силуэтов тем временем стало уже три. Они окружили людей, готовые наброситься. Тогда вожак сунул руку за пазуху…

Силуэты разом рванули…

Вожак вытащил сверток…

***

Из-за плотных туч выглянуло солнце, засеребрив мчавшую на ветру снежную крошку. Платон шел по разбитой дороге к многоэтажному дому, все еще вглядываясь в каждый встречный куст. Полтора часа блуждания по пустырю за домом ни к чему не привели, разве что он замерз и промочил ботинки. Опер вот уже третий день мотался по городу, пытаясь собрать информацию об убитом. Общался с родней, коллегами, договаривался с областными врачами. Даже в Областную Психиатрическую Больницу имени Снежневского съездил, попросить копию психологического анализа убийцы, с которым так носились звездные следаки из опергруппы. Поначалу ему казалось, что вот-вот и всплывет нюанс, деталь которая выведет на подсказку. И это чувство не покидало до сих пор, даже когда третий день оставил больше вопросов, чем ответов.

Убитый, этот Шпагов, оказался заурядным гражданином, неинтересным даже уличной собаке. По словам немногочисленной родни, которую удалось найти, – бывшая жена, тетка да брат, – Шпагов был спокойным, мирным, недалеким мужчиной, который сорок с лишним лет своей жизни провел тихо и бесполезно. Был прост, непритязателен в быту, что некогда нравилось его жене. Не участвовал в общественной жизни и, можно сказать, не имел личной. Пахал рабочим в литейном цеху, но даже там ничем не выделился, кроме пьянства, что совсем не редкость среди заводского люда. Другие рабочие и мастера никогда не слышали от Шпагова недовольства или разговоров на повышенных тонах. Он вообще редко заговаривал в курилках, предпочитая слушать, о чем судачат мужики. Шпагов даже не бил планы, будучи примерным исполнителем.

А вот по словам соседей, Шпагов периодически уходил в запой, стабильно шатаясь за водкой. И этого не знали ни родные, ни на заводе. Любознательная бабка, жившая над Шпаговым, объясняла это поразительным умением казаться трезвым, будучи пьяным в стельку. Но, как и другие соседи ничего не слышала, ничего не видела, ничего не подозревала, в том числе и во время убийства. Умелый алкоголик умер в полной тишине. Местные мальчишки рассказали, что раз видели, как он брел по пустырю домой, но не со стороны дач, а оттуда, где ничего никогда не было. Обычный пустырь, тянувшийся на километры до кромки леса. Вот и Платон пошел посмотреть, что да как.

Ничего и никак. Границу города условно обозначали панельные дома, в одном из которых жил и убитый. За домами – расхлябаная объездная дорога и огромный серовато-бурый пустырь. Где-то левее, за мелкой лесопосадкой торчали кости заброшенных дач. Еще дальше гремело столичное шоссе. За пустырем виднелась верхушка леса. Густого, широкого. Чтобы дойти до него и вернуться, нужно часов шесть-семь. И вот где-то между этим лесом, дачами и пограничными домами болтался накануне смерти Шпагов. Пацанва не сказала когда именно его видела, и если похождения убитого выпадали на выходные, то он мог добраться и до леса.

Протопав примерно два километра по сплошной грязи, Платон наткнулся только на гниющие останки рыжего кота. Побродив кругом, поглазев на широкую русскую душу в образе пустыря, леса, величественного неба, он похлюпал назад. Столько времени ни на что.

У торца дома завибрировал телефон. Это звонил Никита Курамшин – лейтенантик, второй год работавший в отделе. Парень толковый, имел нюх, быстро учился.

– Платон, привет. Не занят? – прозвучал в трубке его хрипловатый голос.

– Здорово, Никит. Считай, что нет.

– Отлично. Нам тут Папа намекнул, что ты на особом деле сидишь, но что в случае чего можно дернуть. Это так?

– Если Папа сказал, то так, – вздохнул Платон.

– А ты сейчас случаем не на мало-Литейном?

Так, видать Папа не только намекнул.

– Допустим.

– Вообще отлично. Платон, выручи, меня тут районщики запрягли. У них какая-то операция, кого-то жмут. Некогда, в общем. Нужно на адрес скататься, там синяки помордовались. Да мне одному стремно как-то.

– А постовых тебе не дали?

– Дали двоих, но…

– А я на хер тогда нужен?