Каменные скрижали

Иштван заметил, как Байчи яро вскинулся и зорко оглядел лица сотрудников, те, однако, слушали с невозмутимостью, достойной всяческих похвал.

— Товарищи, — начал Байчи, набрал полную грудь воздуха, выпрямился, словно обрел прежнюю самоуверенность. — Правительство Имре Надя объявило о, предстоящих реформах на благо народа. В стране восстановлен порядок. Мы не должны верить империалистической пропаганде, которая изо всех сил старается посеять смуту в умах, не только толкнуть нас на братоубийство, но и впутать в конфликт с нашими союзниками затем, чтобы отвлечь внимание от нападения на Суэц.

В депешах, полученных мною из Будапешта, говорится, что положение находится под контролем, партия и правительство… Шифровальщик украдкой вертел регулятор громкости приемника, чтобы свести голос диктора до едва слышного шепота, но Ференц подтолкнул его, рука сбилась, и во весь голос загремело: — Русские войска, численность которых постоянно возрастает, ссылаются на Варшавский Договор… «Если они не уйдут по доброй воле, мы готовы денонсировать этот договор и объявить Венгрию нейтральным государством», — заявил венгерский премьер-министр. Все головы повернулись в сторону приемника, Керень виновато съежился.

— Выключи! — крикнул Ференц, ему показалось, что шифровальщик слишком медлит, и он сам выдернул вилку приемника из розетки.

Коломан Байчи внезапно осунулся, побледнел, словно его ткнули кулаком под сердце. Он громко проглотил слюну, пожевал клейкими губами. В кабинете царило молчание. Юдит пододвинула послу стакан с водой. Он пил большими глотками, прикрыв отечные веки.

— Товарищи, — сказал он тихо. — Ситуация в мире может толкнуть нас… Однако это правительство, вероятно... Очень просил бы вас избегать ненужных доверительных контактов, чем дальше сейчас от американцев и англичан, тем лучше. То есть я хотел сказать «от французов», — поспешно поправился он. — Зато я всячески рекомендовал бы вам встречи с дипломатами из нашего лагеря, особенно с товарищами из советского посольства. Я сам обратился… — он потер безвольной ладонью обвисший, неаккуратно выбритый подбородок. — Поймите, читая вот это, — он поднял газету и потряс шелестящими страницами, — они могут и в нашем поведении заподозрить измену. Будьте рассудительны, лучше сыграть дурачка, даже труса, чем своими заявлениями дать доказательство, что у нас начался разлад. То, что я говорю, разглашению не подлежит.

Все стояли, ожидая более подробных указаний, однако посол тяжело сел и жестом дал понять, что можно идти.

«Он практически в нокдауне, хоть все еще силится держать руль, притворяется, что предвидел события. А не пришло ли ему в голову после этого сообщения, что вдруг может оказаться; возвращаться-то некуда? Там рождается новая Венгрия, найдет ли он силы, чтобы еще раз изменить лицо, осудить свое прежнее поведение, перечеркнуть то, что до сих пор засчитывалось ему в заслугу? Или, того гляди, останется ему одна дорога, по которой ушли те, провожаемые проклятиями. Стена штыков спасла их от суда».

— Товарищ посол, — наклонился Иштван через письменный стол. — Сегодня вечером я буду в «Ажанс Франс пресс», так чтобы между нами не было недомолвок… Я хочу знать.

— Вас это не касается, Тереи, — прохрипел Байчи. — Я тоже хочу знать всю правду, хватит, я побегал с завязанными глазами.

Да, он явно на грани душевного краха и заслуживает только жалости.

Остаток дня усталый Иштван предназначил для отдыха, но сон не приходил, не успев лечь, Иштван вскакивал, выискивал по радио свежие сообщения, позвонил в здешний ТАСС Кондратюку, тот уверил, что в Венгрии заключено соглашение, перемещения войск имеют целью вывод прежних гарнизонов и только подстрекатели способны усмотреть в них маневр с целью взять Будапешт в кольцо, упомянул о негласных переговорах Надя с Микояном, прибывшим с особыми полномочиями и в присутствии журналистов высказавшим удовлетворение результатами совещаний.

— Не волнуйтесь вы так, товарищ Тереи, у нас успокоительные сведения… Рабочие не отдадут фабрик, крестьяне не выпустят из рук земли, агитация реакции потерпела провал.

Но калькуттское радио сообщило, что советские войска взяли под контроль аэродромы и венгерским летчикам доступ к самолетам закрыт.

— Сааб, Агра звонит! — надрывно крикнул повар, держа трубку кончиками пальцев так, словно та была обжигающе горяча.

— Это я, — донесся издали голос Маргит. — Как ты там? Есть что-нибудь из дому?

— Нет. Но мне как-то спокойней. Ситуация проясняется.

— Я тебе нужна?

— Да, — пылко ответил он. — Ты же знаешь.

— Тебе действительно хочется?

— Жду. Когда будешь?

— Завтра. Прилечу вечерним рейсом. Может, встретишь меня? Я буду одна.

— Опять на несколько часов или останешься в Дели?

— Зависит от тебя. Тогда до завтра.

— Буду в аэропорту. Целую.

— А еще я хочу попросить у тебя прощения, — долетело из дальнего далека. «Что она такого сделала? В ту ночь я бросил ее, оттолкнул, стоило разразиться восстанию, а моим оказаться под угрозой, Маргит стала лишней, хуже того, ее как не было, перестала существовать».

— Прощения за что?