Каменные скрижали

— Не беспокойтесь, господин советник, я еду с вами не для того, чтобы растранжирить деньги, хотя они словно с неба упали… Да и так, чтобы я с ними ни сделал, семья будет все равно недовольна, ведь я целиком завишу от них. Мне вдруг пришло в голову, что я должен поехать и что-нибудь купить для жены. Перстень или сари? Уже много лет она не получала от меня подарков… Ведь мои картины никому не нужны, они ее не радуют. Сегодня я ей могу дать то, что будет для нее настоящим подарком и что, наконец, вызовет зависть у сестер.

— Это очень мило с вашей стороны, — сказала, повернув голову, Маргит. — Вы — типичный мужчина, хотите порадовать жену, хотя наверняка не знаете, чего ей хочется или в чем она действительно нуждается? Может, лучше отдать деньги, она сама выберет… Возможно, у нее есть какие-нибудь расходы, о которых она даже не смеет вспоминать?

— У нее их слишком много, — пожал плечами Канвал, — конечно, она предпочла бы деньги, но семья тут же у нее все отберет. Нужен он ей или нет, но мой подарок будет только для нее одной, и я его вручу. Иштван слушал разговор, чувствуя себя виноватым — давно уже пора было подумать о Маргит и тоже приготовить для нее какой-нибудь сюрприз.

Автомобиль мчался по улицам Нью-Дели между нагруженными грузовиками, сигналом разгоняя медлительных велосипедистов, которые названивали, как цикады.

— Куда вас подвезти? — спросил Иштван.

— Все равно, лишь бы в центре, — попросил художник. — Я не хотел бы вас затруднять. Лучше всего по проспекту, около парламента и на Коннахт-Плейс, надеюсь, вам не придется делать большой крюк.

В лучах заходящего солнца розовели купола пагод, красная зубчатая стена пылала под пустым небом.

Им пришлось остановиться, улицу блокировали три грузовика с полицией, дальше они могли пройти только через газон, впрочем, так делали все. Иштван уже заметил журналистов. Лучи заходящего солнца поблескивали в объективах фотоаппаратов, направленных на толпу. Неожиданно среди журналистов он увидел маленькую, подвижную фигурку Нагара, но прежде чем, Тереи успел к нему пробраться, француза поглотила волна бегущих женщин. Полиция окружала их, наступала, поднимая палки, но полицейские никого не били, разноцветные сари переливались на солнце зеленым и желтым, толпа, пронзительно крича, подчинялась напору, чтобы, сделав круг, снова собраться вокруг ритмически скандирующих на площади. Эта охота за демонстрантами, попытки рассеять толпу были похожи на игру, некую забаву, а с другой стороны всё происходящее казалось очень серьезным, особенно когда на площади звучали гимны или хоровая декламация.

— Подойдем поближе? — Иштван обнял рукой Маргит, боясь, что ее захватит водоворот человеческих тел, он потеряет девушку из виду.

— Это интересно, — Маргит тянула его в плотной толпе скандирующей призывы. — Чего они хотят? Вокруг двигались одни женщины, был слышен шелест шелка звон браслетов, одновременно в нос душной волной ударял смешанный запах крепких духов, пудры, каких-то пряных ароматов пота и разогретых тел.

— Что за странная демонстрация? — спрашивала Маргит. — Откуда взялись эти женщины? Смотри, они танцуют…

Толпа, собравшаяся на площади, колебалась, гудела сухая земля, в лучах заходящего солнца вставала легкая пыль, поднимавшаяся красным облаком. Послышались звуки флейты и трехструнных саронгов, как кошки, мурлыкали барабаны и позванивали колокольчики. Впереди толпы топтались на месте полуодетые мужчины, старые, седые и совсем молодые, они дули в свистульки, деревянными пальцами, похожими на обожженные корни, постукивали, царапали, гладили кожу барабанов, которые переговаривались басом. Иштван вздрогнул, неожиданно заметив запавшие веки, пустые глазные впадины или широко открытые в яркий свет солнца глаза с побелевшими, умершими зрачками.

— Посмотри, — толкнул он девушку, — слепые… Вся толпа, до тех деревьев, это все слепые.

— Что здесь происходит? — испуганно прошептала Маргит.

— Ничего страшного, — послышался сзади голос Рама Канвала, который отыскал их в толпе, — проститутки пришли внести петицию, чтобы приостановили действие декрета о выселении их из столицы. Сейчас им нельзя заниматься своей профессией ближе, чем за двадцать пять миль от Нью-Дели. Забавно, — художник показал на лестницу, ведущую в парламент, — они называют депутатов по именам. Некоторых из них они хорошо знают. Нет, не как клиентов, просто им принадлежат улицы, дома, в которых эти женщины живут… — Они кричат, — переводил Канвал: «Неужели я должна вернуться в деревню, где люди высохли, как земля?», «Неужели мое тело, которое приносит радость многим мужчинам, должно зачахнуть?», «Я содержу всю мою семью. Они живут благодаря мне. Обрекая меня на голод, вы готовите им такую же участь».

Крики стали еще более печальными, горестными, высокое, старческое подвывание, подхваченное толпой, распространялось по всей площади.

— Почему эти старики так кричат? — дергал за руку художника Иштван.

— Они боятся за свою судьбу. Это слепые, они тоже станут голодными. А раньше у них была работа, честный заработок.

— Как?