Каменный ангел

— Мама! — Дорис хватает мою руку, снимая ее с блестящего и манящего металла. — Ну что вы делаете? Вы же выпадете из машины и убьетесь.

— Тебе-то какое дело? Я хочу домой…

Я даже не вполне понимаю, какие именно слова слетают с моих уст. Мною овладел страх — примерно то же чувство мы испытываем, когда на нас надевают эфирную маску и мозг приказывает телу: «Бейся, борись до последнего!», но оно уже наполовину спит, скованное и обездвиженное наркозом.

Могут ли они меня заставить? Если я буду сопротивляться, не попросят ли они какую-нибудь крепенькую нянечку меня утихомирить? А может, свяжут по рукам и ногам? Выдадут за буйно помешанную? Боже, как я боюсь этого места. Я даже не могу на него смотреть. Это выше моих сил. Есть ли там стены и окна, двери и комнаты, как в любом жилом здании? Или одни стены? Может, это мой мавзолей, куда меня положат, как египетскую мумию, завернутую в подушки и собственную плоть и по недосмотру забальзамированную заживо? Нет, не может быть, здесь какая-то ошибка.

— Как это подло, — слышу я свой отвратительный жалкий стон. — Я даже вещей своих не взяла…

— О Боже, — ошеломленный и извиняющийся возглас Марвина. — Ты что же, подумала, что мы тебя здесь оставим? Мы только хотели, чтобы ты взглянула на это место, мама, вот и все. Надо было сказать. Говорил же тебе, Дорис, надо было все объяснить.

— Ну конечно, — парирует она. — Дорис во всем виноватая. Да если б мы ей сказали, ни за что б она не поехала, ты же знаешь.

— Заведующая пригласила нас на чашку чая, — говорит Марвин через плечо в мою сторону. — Вроде как на экскурсию. Посмотреть, как тебе тут понравится. Она говорит, многие так же себя ведут: сначала боятся, а потом им здесь нравится…

В его голосе столько надежды и отчаяния, что я больше не могу возражать и замолкаю. Я снова начинаю волноваться о судьбе моего дома. Неужели он думает, что после стольких лет проживания дом перешел в его владение? А может, он и правда теперь его? Да, он красил время от времени стены в комнатах, починил обогреватель, построил заднее крыльцо и много чего еще понаделал — ну и что? Означает ли это, что он купил его без моего ведома, вместо денег заплатив поддельной валютой — временем и трудом? Нет, это невозможно. Я не признаю этой сделки. И все же сомнения остаются.

Заведующая оказывается грузной женщиной, разменивающей, по моей оценке, шестой десяток и облаченной в синюю униформу и маску профессиональной благожелательности. На лице — то самое выражение абсолютного всеведения, что внушает благоговейный ужас всем и каждому, но я замечаю на подбородке пучки маленьких черных волосиков и понимаю, что и у нее не все гладко — скорее всего, давным-давно какой-нибудь ухажер струхнул от ее напора и позорно бежал. Мысленно разделавшись таким образом с врагом, я уже отношусь к ней вполне дружелюбно, хоть и по-прежнему холодновато, но она вмиг все портит, когда хватает меня под руку и куда-то ведет, как пьяную.

Мы довольно быстрым шагом преодолеваем коридор, устланный коричневым линолеумом, затем поворачиваем и задерживаемся у двери, которую она распахивает передо мной с таким видом, будто за ней находятся сокровища древних персидских царей.

— Это наш главный зал, — мурлычет она. — Правда же уютно? Сейчас стоят теплые деньки, поэтому здесь народу немного, но вот видели бы вы этот зал зимой! Наши старички обожают греться у камина. Иногда мы жарим на огне хлеб.

Я бы зажарила саму сладкоречивую обманщицу. Я не взгляну ни на один экспонат во время этой увлекательной экскурсии по египетской пирамиде. Я слепа. Я глуха. Вот так — я закрыла глаза. Но эти предатели приоткрываются против моей воли, и я вижу, что у большого камина в огромных креслах сидят несколько дряхлых седовласых старушек, напоминающих отцветшие одуванчики.

Мы идем дальше.

— Это наша столовая. Правда же здесь просторно? Помещение хорошо освещается и проветривается. Большие окна дают много света. Здесь светло до самого вечера, а летом даже до десяти. Столы у нас дубовые.

— Здесь и правда здорово, — говорит Дорис. — Мне нравится. А вам как, мама?

— Я не любитель казарм, — отвечаю я.

Теперь мне стыдно. Я всегда гордилась своими манерами. Как же я опустилась до такой резкости?

— Красивые витражи, — отмечаю я вместо извинений.

— Это вы верно подметили, — тут же отзывается заведующая. — Мы их буквально на днях поставили. Раньше были венецианские окна. Но пожилым людям они, знаете ли, не по душе. У них более традиционные вкусы. Вот и сменили их на витражи.

Она поворачивается к Дорис, стоящей чуть поодаль:

— Стоили они, кстати, целое состояние. Теперь я жалею, что выразила свое одобрение. Этим я причислила себя к стаду единодушных старых овец.

— У нас есть двухместные и одноместные комнаты, — повествует заведующая, пока мы поднимаемся по голым ступенькам лестницы. — Одноместные, конечно, дороже.

— Естественно, — почтительно соглашается Дорис.

Камеры, что они зовут комнатами, совсем маленькие и необжитые и пахнут креозотом. Железная койка, шкаф, покрывало из дешевой грубой материи, какие заказывают по почте.