Каменный ангел

— Временами ей ох как тяжко, — сообщает она шепотом, как будто в нем есть какой-то смысл. — Сами понимаете, человек ничего объяснить не может. Никакого терпежу не хватит. В общем, жалко, что ночка у вас не удалась. А ночью не поспишь, так и день не задастся.

— Не смогу я спать в такой толпе, — с раздражением говорю я. — Ни за что на свете. Марвин сказал, нет выбора, потому что двухместные все заняты. Не смогу я здесь спать никогда и ни за что, и точка.

— Двухместные? — сразу же отзывается она. — Повезло же вам, если у вас столько денег. Я-то в двухместную не пойду, хоть бы их сто тысяч мильёнов было свободных, бери — не хочу. Марвин — это ваш сын? Видала я его вчерась. Хорош. Везет вам. Мне-то похвастаться нечем.

— У вас детей нет?

— Нет и отродясь не было, хотя мы всегда их хотели. На все воля Божья, я так думаю. Ни детей, ни плетей у нас с Томом.

— С Томом? Так, значит, это вы всю ночь Тома звали?

— Очень даже может быть, — спокойно отвечает она. — Даже и спорить не буду. Привыкла, что он ночью рядом. Ну а как иначе. В августе пятьдесят два годочка будет как женаты. Мне уж семьдесят стукнуло. А поженились в восемнадцать. А вашего как зовут? Джоном?

Я раскрываю рот в изумлении, а она заходится сдавленным смехом:

— Ну? Говорила же, что слыхала я вас. Теперь хоть поверили?

Я отвожу взгляд. Уединиться здесь негде. Занавески все время отдернуты. Я закрываю лицо рукой, а крохотное создание придвигается к моему изголовью.

— Ладно вам убиваться, — говорит она. — Я ж не со зла. Его что, в живых уж нет? Очень жалко. Я не хотела вас так расстраивать.

Она и правда не со зла. Больничная сорочка — совсем детская на вид — доходит ей только до колен, и из-под нее торчат тощие голени в синих прожилках. Сорочка выглядит как отбеленный мешок из-под муки с завязочками за шеей, а когда она наклоняется, чтобы прочитать карточку в ногах моей койки, сорочка распахивается, и я вижу обвислые, будто полые ягодицы. Я бы рассмеялась, не вспомни, что на мне самой точно такое же одеяние.

— Миссис Шипли, как я погляжу? — говорит она. — Давайте уж тогда знакомиться. Я миссис Жардин. Эльва Жардин. Там, значит, миссис Доберайнер, я уж вам говорила, ну а та полная дама — это миссис Рейли.

Она наклоняется поближе:

— Видали вы хоть раз в жизни такую толстуху? Ее прикатили на коляске, а в кровать потом аж три санитара грузили. Гормоны, я так полагаю. Вот уж где наказание. Том всегда мне говорил: Эльва, ты как пушинка, хоть бы мяса маленько нарастила. А сейчас я и рада, и плевать я хотела, кто что думает. Вы и сами не худышка, миссис Шипли, но уж с ней-то не сравнить.

— Я вас умоляю, — я и сама не знаю, что говорю, просто очень хочу тишины. — Мне нехорошо. Вы не могли бы оставить меня в покое?

— Ладно, — фыркает она. — Если уж вам так надо.

Оскорбленная, она ретируется, по-прежнему согнувшись почти вдвое. Время идет медленно. Мне удается немного поспать. Иногда я слушаю проезжающие мимо машины. Они всё носятся и носятся по своим делам. И все же они ненастоящие. Это игрушечные машинки, и улица — лишь плод воображения. Все настоящее — здесь. Порой у меня кружится голова, меня тошнит. Медсестра — уже другая — приносит успокоительное. Я погружаюсь в дрему.

— Мама…

Марвин. Неужели уже приехал?

Дорис приболела. Завтра придет. Как ты?

Возвышаясь надо мной, он смотрит растерянно, пытается сообразить, что говорить. Широкое красноватое лицо спрыснуто потом. Жаркий был день. Я и не заметила. Он стирает пот с верхней губы тыльной стороной ладони. Как ни странно, я рада его видеть. Я не собираюсь жаловаться. Но как только открываю рот, меня прорывает.

— Ты даже не представляешь, Марвин, какой тут галдеж ночью. Кто храпит, кто во сне разговаривает, жуть, да и только. Я почти не спала. Соседка трещит как сорока. Ни на секунду рта не закрывает. Всем что-то от меня надо, надо, надо. Ох, знал бы ты, каково это…

— Я спрошу про двухместные.

— Да хоть какие, всё лучше, чем здесь. Ты даже не представляешь.

— Хорошо, — говорит он. — Я попробую все устроить. Ты чего-нибудь хочешь?

— Да нет, пожалуй. Много ли здесь надо? А, скажи Дорис, чтобы принесла две мои атласные сорочки, светло-розовую и голубую. Их сорочки — это же мука смертная. Грубые, как из мешковины пошиты, и чешется от них всё. Да, и резинку для волос, я свою потеряла. В верхнем ящике комода пусть возьмет. И скажи, чтоб не забыла сеточки для волос, не плотные для ночи, а другие. Она знает. И шпильки. Заодно пускай захватит бутылочку «Ландыша», что Тина мне дарила.

— Понял. Постараюсь запомнить. Еды какой-нибудь хочешь?

— Нет у меня аппетита. То, что здесь дают, несъедобно. Сплошная каша. Кто такое станет есть? Ни один желудок не справится. Знаешь, что мне выдали на ужин? Вареное яйцо. Представь себе, одно яйцо. Ни кусочка мяса. Ненавижу яйца. На десерт — клюквенное желе, ешьте на здоровье, смотрите не лопните. Хорошо же они на нас наживаются.

— У тебя, как они говорят, щадящая диета, — грустно сообщает он. — Доктор так сказал. Здесь никто никого не надувает.