Каменный город

Никритин возвращался из библиотеки. Усталый и голодный. В глазах все еще перевертывались, скользко распластывались светлые прямоугольники страниц. Глаза все еще не приноровились к свету, пусть вечернему, но свету пространства, воздуха. От голода походка стала легкой, плывущей. Но дышалось глубоко и покойно. Умиротворяюще пахло доцветавшей гледичией. Запахом детства, каникул, когда, проходя под деревьями, знали, что осенью с них будут сыпаться звонкие, как погремушки, коричневые стручки. Какой мальчишка в городе не грыз сладкую и вязкую кромку этих больших стручков!.. Никритин сглотнул слюну.

Впереди раскачивалась сутулая спина, чем-то очень знакомая. Да это же дядька, Афанасий Петрович! Черт, неудобно. Так ни разу и не навестил...

Догнал. Поздоровался. Пошел рядом, поглядывая искоса. Еще, что ли, похудел старик? Похоже. Но не сдал. Наоборот — заметней проступила ершистость, Вроде и не было той подавленности, которую не смог скрыть как-то ночью, когда отпевал свою профессию.

Возле сосисочной Афанасий Петрович остановился.

— Зайдем?

— Давайте.

Сели за столик.

Афанасий Петрович потрогал — крепко ли стоят алюминиевые ножки. Мазнул пальцем по липкой клеенчатой столешнице и, покачав головой, взялся за меню — листок бумаги, отпечатанный под копирку.

— Ну-ка, что у них тут? — приблизив листок к глазам, он пытался разобрать слепой, размазанный шрифт.

Наконец покончили с заказом и посмотрели друг на друга.

— Не пойму, окреп, что ли, ты, как-то обугловател? — явно одобрительно произнес Афанасий Петрович. — Правильно, значит, сделал, что съехал... Старуха-то правда не та уже стала. Не та, не та... Да ведь и я... Кто такой — член горкома!.. — он мелко рассмеялся и, вынув платок, стал обтирать очки. — Да... давненько мы не сиживали с тобой, давненько... Ну, рассказывай!..

— Да что рассказывать? — Никритин пожал плечами, рассеянно трогая кончиками пальцев липкую поверхность стола. — Из мастерских ушел. Сейчас — на заводе... — Он назвал свой завод.

— На каком, на каком, говоришь, заводе-то? — быстро переспросил Афанасий Петрович, вздевая на нос очки.

Никритин повторил.

— А еще говорится — гора с горой... — хитро прищурился Афанасий Петрович. — Ведь я что ни на есть на твоем заводе и просиживаю дни. С комиссией партийной проверки. Такого понаписал, наколбасил ваш предзавкома, что ай да ну!

— Чугай, — представив длиннорукую патлатую фигуру, отозвался Никритин. — Этот наколбасит...

— Постой-ка, постой-ка, ты, выходит, не был на профсоюзном собрании? То-то и не встретились!.. — Афанасий Петрович покивал своей орлиной головой и разогнул, как складной метр, прокуренный узловатый палец. — Шалишь! Не наколбасит уже. Тю-тю, слетел бонза!

Никритин, поднявший удивленный взгляд, внезапно рассмеялся этому словечку из лексикона старых газет: «профсоюзный бонза».

— Как же это произошло? — спросил он.

— Да уж произошло... Худо, что поздно... — Афанасий Петрович двинул бровями, прилаживая удобней очки, нахмурился. — Наслушался его, как дегтя наглотался. Всех вымазал. Один чист, будто херувим. И вспомнился мне, понимаешь, некий субъектик... В двадцатых, наверное, было. В ЧК еще я работал. Завелся у нас такой же. Что ни день — на кого-нибудь материал подает. Тот принял стакан самогону, тот с мужиком яичницу ел, тот реквизированные сапоги не сдал, надел заместо сопревших ботинок... Глядишь, все ребята — наши, рабочие, хорошие. Но зеленые еще ребята, неопытные. А от змея ничто не ускользнуло: имел, видать, своих наушников. Всегда был в курсе. А закон у нас был строгий. Слышал, наверное, слова Дзержинского: «Чекист должен иметь горячее сердце, холодный ум и чистые руки»? Так вот... Чистенькими руками, отмытыми с мылом, он и хватал наших ребят. Нашим же законом нас же и побивал. Сколько хороших ребят под стенку подвел!.. И что же оказалось? Корнет гвардейский, пробравшийся в ЧК, чтобы мы сами себя душили!.. Вот и этот. Не хочу равнять, но когда за правильными речами прячется гнильцо, хочется поступить, как с тем! — Зрачки Афанасия Петровича сузились за стеклами очков, словно смотрели в разрез прицела. — Нет, не понравился он мне страшенно. А ведь послушаешь — тоже хлопочет о советской власти!..

Принесли заказ — пиво и сосиски с капустой.