Каменный город

Что за колоритные люди на заводе! Встретить в городе — и пройдешь мимо. А ведь это — клад для художника!..

Перестав покачиваться, отчего в лице его что-то неуловимо изменилось, суховато-деловым тоном Кахно сказал:

— Мы не цари Ироды, истреблением будущих пророков не промышляем. Но решение руководства, брильянтик мой, абсолютно: берем картину только после обсуждения в цеху. Миллион извинений и улыбок, но глас народа — глас божий... — Он церемонно приложил руку к груди.

— Да вы не беспокойтесь! — улыбнулся наконец Никритин. — Вы же не связаны договором. Да и не так уж я стремлюсь навязывать вам эту работу. Может, еще закупочная комиссия приобретет: эскиз утвержден в Союзе художников. А обсуждать... Что же, пожалуйста! Мне самому интересно.

Было потом и это — обсуждение в цехе. Людное, шумное. И поначалу обсуждали, собственно, не портрет, а самого Бердяева. Досталось «королю». Говорили о том, как он откуда-то привез новые резцы и прятал их от всех; о том, как увиливал от невыгодных нарядов; о скаредности: устроил скандал в столовой, когда у кассирши не нашлось пяти копеек для сдачи. Иные, не умея определить, что именно возмущало их в Бердяеве, давали выход чувствам, убежденно доказывая: «Ну, не свойский он парень, не наш!»

Потом добрались и до портрета. Здесь многие терялись: шутка ли — судить об искусстве!

Кто-то воскликнул:

— Стоило ли вообще заострять на таком объекте, во всех смыслах исключительном? Нам аристократы не нужны!

И тут к столу — обычному столу с кумачовым покрывалом и с обязательным графином, какие стоят в красных уголках, — выбежала Надюша.

— Как не стыдно! — крикнула она влажным скачущим голосом. Губы ее гневно вздрагивали. — Мы же не фотографию для Доски почета обсуждаем, а произведение искусства. У картины есть своя тема, своя идея. А вы все сворачиваете на Феофана Никитича. Понимать же надо!..

— Понимаем, чего там! Все вертелась у этого... искусства... — насмешливо произнесли из задних рядов.

— Ну и дурак! — крикнула Надя, замигав помокревшими глазами.

Вышедший к столу бригадир расточников Костя Шлыков бережно взял ее за плечи и подтолкнул к своему стулу.

— Ты, Надюша, не горячись, — начал он уверенно, держа опущенные руки на отлете и слегка наклонив к ней атлетический торс. — Знаем, любишь в музеях бывать, разбираешься лучше нас в картинах. Но, защищая одного, не надо обижать многих... — Широким жестом Шлыков повел рукой: — Мне, например, картина тоже нравится. Доходит. А вот посмотрю на эту личность — и не могу! — Обернувшись к Бердяеву, он крутнул кулаком у груди. — Ты сама лекцию нам читала... Как Стасов говорил? Главное — правда! А какая же правда в Бердяеве? Я считаю — не нужно называть фамилии. Просто портрет рабочего — и все! Конечно, еще вопрос — станет ли неправда в одном правдой в другом... Уверенность в голосе Шлыкова внезапно стала убывать, и, взмахнув отчаянно рукой, он закончил: — Ну, словом, я тут, кажется, тоже подзапутался... Но считаю — художник ни при чем: работал по-рабочему, на совесть. А имени называть не стоит...

— Да я сам первый отказываюсь! — не выдержал Бердяев, вскочил с места. — Подумаешь — учителя! Я что, я не хотел обижать художника. Вижу — вкалывает. Но это же не я, не похож!.. Отказываюсь и протестую!

— Вот видите! — выкрикнула с места Надя. — Это же обобщенный образ! А Бердяев — только модель. Ну как в литейке!

— Чурка, значит? — недоуменно спросил кто-то.

Послышался смех.

Никритин смотрел на раскрасневшееся лицо Бердяева, и ему казалось, что он слышит мечущиеся всполошенные мысли токаря: «Не утонуть, поплыть в общем потоке, прибиться к берегу, где лупцуют художника!» Он перевел глаза на свою картину и поразился: а и впрямь, что общего между портретом и этим шкурником, с которого содрали шкуру?.. Портрет рабочего — да! И все! Здесь — те недели и месяцы, что Никритин провел на заводе, то необычное и незнакомое, что он увидел, с чем встретился впервые. Человек при деле, человек в работе... Разве это шло от Бердяева?

Пусть обсуждение прошло нескладно и закончилось безалаберно, стало понятным: не следует оставлять портрет на заводе. Чем-то он все-таки будет оскорблять людей хороших и развращать неустойчивых. Необходима известная дистанция, чтобы на чувства зрителей не наслаивался образ человека, послужившего моделью для картины.

Бурцев и Ильяс подошли к нему, когда красный уголок опустел. Ильяс выглядел хмурым.

— Что поделаешь, так? — резко развел он руками.

— Поделаешь, поделаешь... — передразнил его Бурцев. — Ты вот руками разводишь, а человек трудился.

— Из своей зарплаты буду платить, так? — рассек воздух рукой Ильяс. Вот этим он и нравился Никритину — молодой горячностью, безоглядностью.

— Послушайте, неужели вы полагаете, что я в убытке? — обратился к ним обоим Никритин. — Ведь тому, что я обрел у вас, и цены-то нет! Это — люди, это — мой альбом зарисовок, это — мои этюды!.. Нет, странно, что вы меня не поняли... У вас я лишь приобретал...

И снова, как и бесподобному Кахно, пришлось объяснять, что ничего страшного не случится, если завод не купит картину.