Каменный город

Надо ж было, чтобы все разладилось именно сейчас, когда близилась к завершению интереснейная, с инженерной точки зрения, работа. Знает же она... А впрочем, что для нее все станки и вся инженерия мира! Одного того, что он, Бурцев, стал возвращаться позже обычного, было достаточно, чтобы усилилось на нее постороннее влияние. И в конечном счете, если уж быть совершенно откровенным с собой, разве он не предвидел, что нельзя построить прочной семьи на таком шатком и странном основании, как у них? Что же толкнуло его на столь опрометчивый поступок? Молодость? В тридцать восемь лет не стоит и ссылаться на нее, а именно столько было ему в ноябре прошлого года... Сильная любовь? Вряд ли... Скорее, сильное желание любви, той родственной близости, когда почти растворяются друг в друге, с полуслова понимают друг друга. Но разве один только факт совместной жизни может дать подобную близость? Никогда!.. Значит, Ольга — совершенно чужой для него человек? Нет, этого Бурцев тоже не мог сказать. Иначе откуда бы взялась эта боль — за нее, за себя?..

Когда имеется возможность обвинить во всех своих бедах кого-то другого, это уже наполовину умеряет душевную боль. Но Бурцев был достаточно честен перед собой, чтобы не винить одну лишь Ольгу. Она, конечно, человек малодушный, очень часто неискренний, но...

«Не думать! Не думать!.. Не сейчас!»

Встряхнув головой, Бурцев отложил в сторону исчерченный лист бумаги и вынул из стола новый...

...Наутро, еще до смены, Бурцев пришел в пролет зуборезных станков. Апрельское солнце разлилось по широким плоскостям цеховых окон, и переплет их решеткой лег на брусчатку пола, наискось пересекая меловые квадраты, которыми были обозначены места для новых станков. Начальник цеха Егоров и мастер участка Мокшин, неуклюже передвигаясь на корточках, проверяли рулеткой работу разметчиков. Отряхивая руки, они поднялись навстречу Бурцеву, поздоровались.

Егоров внимательно смотрел на разметку, с сомнением покусывая кончики усов.

— Может, все-таки будем устанавливать по одному? — произнес он. — К чему рисковать? Не сойдется осевая линия — начинай тогда сначала...

— Да что вы, Егоров! — вскинулся Мокшин. — Какой тут к черту риск! Размеры-то мы не с неба — со станков сняли, вот они стоят!

Все взглянули на станки, подошли к ним. Бурцев провел рукой по гладкому, окрашенному в стальной цвет корпусу станка, потрогал ручку делителя... Еще с тех дней, когда четырнадцатилетним подростком он встал за один из первых поступивших из-за границы станков «Глиссон», в нем сохранилась восторженная любовь к этим умным коренастым машинам — зуборезным станкам. Вспомнилось, как, сняв со шпинделя первую нарезанную самостоятельно шестеренку с зубьями эвольвентной формы — деталь почти ювелирную, — серебристо-сверкающую, — бегал по цеху, показывая ее друзьям...

— Мокшин прав, будем ставить все станки сразу, — сказал он, положив руку на плечо Егорову. — Выиграем на этом минимум четыре дня... Пройдемте-ка к вам...

В застекленной конторке Егорова Бурцев выложил на стол листок с наметками работ по монтажу.

— Поставьте сегодня же монтажников, — сказал он, отчеркнув ногтем первый пункт. — Пусть пробьют штыри для моторов. Это — раз... Второе — я пришлю электриков, присмотрите за прокладкой кабеля. Теперь... у нас остается узкое место — заливка бетоном. Сохнуть он будет дня два-три... Что же — будем ждать?

— А как же? — Егоров поднял глаза. — Пока не засохнет — станки не пустишь.

Мокшин досадливо тряхнул рукой, но тут уж возразить было нечего. Бурцев взглянул на него, хитро сощурив глаза.

— Верно, — сказал он. — Значит, надо искусственно подсушить бетон.

— Уж вы скажете, Дмитрий Сергеич, — протянул Егоров, все же несколько оживляясь.

— Ничего нового в этом нет. — Бурцев, решительно прихлопнул листок, лежавший на столе. — У нас ведь есть локомобиль. Пригоним его, и струя сухого пара отлично сделает свое дело... Просто надо было вспомнить о нем, — улыбнулся Бурцев.

Мокшин и Егоров переглянулись, подмигнули друг другу.

— Точка! — сказал Мокшин. — Считайте, неделю выиграли!..

А через неделю, во время пробного пуска станков, Бурцева вызвали в дирекцию: звонили из министерства.

Директор, Алексей Петрович Дубовик, грузно поднялся и протянул пухлую руку с рыжеватыми волосиками на пальцах.

— Ну, поздравляю, Дмитрий Сергеевич, — сказал он с грустной улыбкой. — Все ругался со мной, а теперь вот сам узнаешь — каков он на вкус, директорский хлеб.

Бурцев взглянул на его одутловатое лицо, выдававшее болезнь сердца, на усталые, покрасневшие глаза в рыжеватых ресницах — и почувствовал, что к горлу подкатил комок. Ему вдруг стало жаль этого большого усталого человека, с которым в течение шести лет он делил радости и неудачи, с которым, случалось, и ругался и которому многим был обязан. Бурцев шагнул к нему и неловко, по-мужски, обняв, поцеловал.

— Спасибо, Алексей Петрович, — хрипло произнес он. — За все — спасибо...

— Ну, чего там... — сказал Дубовик, отводя повлажневшие глаза. — Не прощаемся же еще... А вообще — не забывай...

Он опустился в кресло и подвинул Бурцеву портсигар.