Каменный город

— Ну, зачем ты кричишь на меня? — надломленным голосом воскликнула Ольга. — Ты же знаешь — она не отдает мне паспорт! Что ж — я пойду доносить на нее в милицию?

— Господи, господи!.. — застонал Бурцев, расхаживая по комнате. — Ведь рассказать — не поверят люди!

Он остановился перед Ольгой и со страстной убежденностью произнес:

— Неужели ты не понимаешь, что тебе самой было бы лучше уехать от нее?!

Ольга бессильно опустилась на диван и молчала.

— Ну... как знаешь... — Бурцев снова остановился у стола, глядя в окно. В сердце была пустота... Так долго собирался объясниться с Ольгой, и вот — объяснение, не успев начаться, уже окончилось...

С ним случилось то, что бывает, когда долго готовишься к какому-либо серьезному разговору. Заранее обдумываешь множество доводов, мысленно низвергаешь все возражения, являются все новые и новые мысли, и все успевает перегореть в душе так, что к моменту разговора не остается слов.

Ольга шевельнулась.

— Ты это для того и сделал... чтобы увезти меня? — сила она неуверенно.

— А!.. — Бурцев досадливо отмахнулся. — Так никогда ничего и не поймешь...

Он отошел от стола и заглянул под кровать — чемодана на месте не было.

— Ты не знаешь, где мой чемодан? — спросил он.

— Там... — Ольга вяло махнула рукой. — Прости, я брала его...

— Ну, шут с ним! — сказал Бурцев и, сдернув со спинки кровати полотенце, засунул в портфель. Туда же полетела коробочка с бритвой...

Он защелкнул замки портфеля, взял в руки шляпу и обернулся к Ольге, непонимающе наблюдавшей за ним.

— Хозяйке за квартиру уплачено за месяц вперед... Прощай! — сказал он и направился к двери.

И тут только Ольга поняла, что это он уезжает, что вот сейчас, сию минуту, он уйдет. Она вдруг рванулась с места и повисла у него на шее.

— Дима!.. А как же я?.. — без голоса произнесла она. Теперь из ее страдальчески расширенных глаз текли какие-то медленные, безнадежные слезы.

От этого беззвучного голоса, от этих слез у Бурцева перехватило горло. Внезапная жалость к ней стиснула его сердце. Он подхватил ее и повел к дивану.

— Ну, не плачь... Ну, успокойся... — уговаривал он ее, досадуя на свою жалость. Вот всегда так — женщина может сделать что угодно, но стоит ей заплакать — ты же должен ее утешать.

Бурцев вздрагивающей рукой достал платок и стал вытирать ей слезы.

— Ну, послушай... — пытался они внушить ей, как ребенку. — Не на Луну же я улетаю!.. Успокойся, хорошо?.. Ну, поживешь здесь... Обдумаешь... Ну, шут с ней, посоветуешься с мамой... Хорошо?

Ольга лишь слабо кивала головой.

— Ну, а потом, если захочешь, приедешь... Хорошо? — сказал Бурцев и погладил ее по голове. Ольга снова кивнула, но вдруг упала ничком на диван и уже в голос зарыдала. Бурцев смотрел на ее трясущиеся узкие плечи и растерянно топтался на месте, не зная, что предпринять.

— Ну что ты будешь делать. Ну, Оля!.. — приговаривал он умоляюще.

Она приподнялась на руках и, обернув к нему заплаканное, мокрое лицо, проговорила сквозь рыданья:

— Прости... я... я... сейчас успокоюсь... я... пойду провожать...

Бурцев опустился рядом с ней и привлек ее к себе.

— Ну, будет... Будет... — говорил он, поглаживая ее худенькое плечо. Ольга, прижавшись к нему, постепенно затихала. Наконец она подняла лицо и, силясь улыбнуться накрашенным ртом, сказала:

— Хороша я, наверное, сейчас... Как только по улицам пойду?..

— А ты не ходи, — мягко сказал Бурцев, сжав ладонями ее щеки. — Пойду один... Так будет лучше.

Ольга, не мигая, смотрела на него.

— Поцелуй меня, — сказала она и закрыла глаза.

Бурцев помедлил и поцеловал ее в мягкие, соленые от слез губы. Поцеловал в последний раз...

По тому, как скоро высыхали ее слезы, Бурцев предчувствовал, что она так и не решится, видимо, приехать к нему. Нет, по-настоящему лукавить и притворяться она не умела. Может быть, поэтому ей и суждено всю жизнь просидеть на маленьких, незаметных ролях, которые могли бы исполнять даже статисты!..

Над чем же она плакала?.. Над собой? Над их недолгой и сумбурной совместной жизнью?

...Бурцев с грустью смотрел на проплывающие за окном вагона дачные предместья Москвы. Проносились деревянные платформы и голубые игрушечные здания пригородных станций. Как медные трубы, вздымались к небу сосны, освещенные косыми лучами солнца. Взлетали и опадали нотные строки телеграфных проводов.

Надолго врезалась в память солнечная мирная картина: белеет меж красных стволов сосен опрятная дача, и к ней по песчаной дорожке бежит девочка в белом платьице, катя перед собой детский обруч.

Потянулись дни дорожной скуки, кажущиеся нескончаемо длинными. Бурцев большей частью лежал на своей полке и читал купленный на вокзале номер «Знамени». Но читал скорее механически, одними глазами, лишь бы только скоротать время. Накатывалась дрема, и он засыпал, бессознательно ощущая, как в нем все более и более притупляется душевная боль. Да, дорога лечит печали...

Затем он вставал и шел обедать в вагон-ресторан. В проходах между вагонами как-то бодряще метался гул колес и вихрился воздух, проникающий сквозь предохранительные гармошки.