Каменный город

— Ай да Семен Михайлович! Ай да добрый человек!..

Коршунов отчаянно махнул рукой и пошел по проходу, сопровождаемый шлепками и шутливыми возгласами.

Бурцеву смутно помнилось, что в записях Вечесловой упоминалось о картофеле. Но тогда он просто не обратил внимания на подобную мелочь, и подробности возмутительной истории остались ему неизвестными. Его и покоробила и рассмешила вызывающая речь снабженца. Но, пожалуй, Кахно, сам того не подозревая, попал сейчас в точку: никто не мог бы красочней представить «стиль Гармашева».

Бурцев чувствовал, что наступил решающий момент. Следовало закрепить наступившую перемену в настроениях. Мысль, мелькнувшая во время рассказа Коршунова о новом доме, вернулась снова, и Бурцева вдруг осенило. Он вынул из кармана документ, который передала ему Вечеслова, бегло просмотрел его и сунул обратно.

Бурцев встал и поднял руки, призывая к тишине.

— Товарищи! — сказал он громко. — Железо будет в ближайшие дни. Обещаю вам!..

Последние слова его потонули в возродившемся вихре восторженных голосов.

— Слушай, Дима, что ты говоришь, э? — встревоженно шептал Муслим, придвинувшись к Бурцеву. — Где возьмешь, э?..

— Оставь! — отмахнулся Бурцев и, поймав почти испуганный взгляд Кахно, рассмеялся.

Расталкивая людей, по проходу возвращался Коршунов.

— Правду говорите? — выдохнул он, положив руки на стол и глядя в лицо Бурцеву.

— Правду... — серьезно ответил Бурцев.

— И-эх!.. — по-мальчишески вскрикнул Коршунов и хлопнул кепкой об пол. — Голосуем, товарищи! Чего там!.. Держи марку!

Решение было принято: сдать станок в новом варианте...

Поднявшись вслед за Бурцевым в кабинет, Кахно и Муслим вопросительно взглянули на него. Бурцев, посмеиваясь, закурил, прошелся по кабинету и остановился перед Кахно.

— Достанете железо? — спросил он, все еще загадочно посмеиваясь.

— Не хочу обещать рахат-лукум, — мрачно ответил Кахно. — Если я уведу железо, ей скажут — она зарыдает...

— Уводить не придется, — сказал Бурцев и вынул из кармана фондовое извещение. — Поскольку у вас опыт, произведете законный обмен. Баш на баш...

— Аллаверды!.. — застонал Кахно, выхватив из рук Бурцева бумагу и пробежав ее глазами. — Вагон поделочной древесины!.. В чем же я станки буду отправлять?

— Вот именно — поделочной!.. — ткнул ему в грудь пальцем Бурцев. — А вы хотите ее на ящики пустить... Я думаю, в каком-либо строительно-монтажном управлении вам с радостью устроят обмен. Есть у вас на примете такие?

— Есть... — сокрушенно ответил Кахно, вновь взглянув на драгоценный документ.

Бурцев подошел к окну и толкнул рукой створки. Пахнуло влажным предгрозовым воздухом.

— Сейчас не видно... — сказал он. — А сколько у вас тут навалено побитых ящиков... Употребите их в дело. Нечего пускать добро в дымоходные трубы!.. Кроме того, надо снять строительные леса с нового дома... Вот вам и древесина для ящиков!..

— У тебя голова, э-э, Димка! — хлопнул Бурцева по плечу Муслим. — Я всегда говорил...

— А железо должно быть, Георгий Минаевич, — встряхнул снабженца Бурцев. — Сами понимаете...

— Понимаю... — без обычной цветистости ответил Кахно. — Сделаю... Вино открыто, надо его допить...

Распахнув дверь, на пороге стал Ильяс.

— Победа, Дмитрий Сергеевич, так? — сверкнул он золотым зубом и, протянув руки, пошел к Бурцеву.

— Так, так... — передразнил Бурцев, привлек его к себе и хлопнул по спине. — Что отец, что сын... А победу трубить подождем. Боюсь, что ягодки-то еще впереди...

— Разжуем и косточки выплюнем!.. — засмеялся Ильяс. — Теперь я верю, так?..

Вслед за ним рассмеялись и остальные. Напряжение двух последних дней прорвалось приподнятым оживлением. Что ни говори, первый успех ободрял...

Ударил тугой влажный ветер, взъерошил, как перья голубя, листки настольного календаря, потянул сквозняком в открытую дверь. Духота, давившая в продолжение дня, разрядилась. Стало легче дышать...

— Будет гроза... — сказал Бурцев, подойдя к окну. — Пора, товарищи, по домам.

— Сейчас не страшно, — ответил Муслим. — Вот когда персик и урюк цветут, тогда плохо, э... Сейчас не страшно. В воскресенье виноград будем пробовать.

— Уже? — обернулся Бурцев. — Зеленый, наверно?

— Э-э, пробовать можно, — лукаво прищурился Муслим. — Ты скажи Эстезии Петровне...

Бурцев кивнул и, взяв его под руку, пошел к выходу.

На столбе у проходных ворот раскачивался фонарь. В такт ему, только в противоположные стороны, качалась вытянутая тень автомашины.

Открыв дверцу, высунулся Миша. Глаза его фосфорически сверкнули в густой тени.

— Поехали? — негромко спросил он.

— Давай. Развезем всех... — сказал Бурцев и обернулся.

— Э-э, поезжай, поезжай, — отмахнулся Муслим. Я сказал Хайри, что ночую в городе, с Ильясом. Доедем на трамвае, э...

— А вы, Георгий Минаевич? — спросил Бурцев.

— Спасибо. Пройдусь, как по Дерибасовской в шторм, — отказался Кахно и захлопнул за Бурцевым дверцу.

Крутился в машине, трепал волосы пахучий озонированный воздух. Бежала навстречу, ослепительно сверкая, белая центральная полоса на темном полотне асфальта. Вспыхнув, отставал донесшийся с затененного тротуара промытый девичий смех.