Каменный город

— Воспитание доверием? — покосился он наконец и, отбросив щепку, вздохнул. — Я же читаю те же газеты, что и вы... К чему эти цирлих-манирлих?..

Бурцев прикурил сигарету и непонимающе, выжидательно взглянул на него исподлобья.

— Послушайте, Дмитрий Сергеевич... Давайте говорить откровенно... — продолжал Таланов, глядя перед собой. — С первого дня присматриваюсь к вам и не перестаю удивляться... Вы же серьезный человек, не чета тому молокососу, младшему Сагатову, способному гоняться за фата морганой... Так чего же вы хотите, чего добиваетесь?.. Показать себя?.. Но неужели вы не понимаете, какое беспокойство вносите в нашу и без того нервозную жизнь? К чему все ваши реформы? Нельзя жить в квартире, в которой без конца передвигают мебель...

— Показывать себя я не собираюсь... — поднялся Бурцев и, сделав шаг в сторону, обернулся: — Но мебель, как вы назвали, считаю нужным передвинуть. Неудобную мебель...

— От перестановки мест слагаемых сумма не меняется, — вяло махнул рукой Таланов. — Реально одно — сколько рабочий наработает, столько и дадим продукции. А работать он будет, если платить. Есть у них поговорка: «Каков платеж, таков и работеж». Вот вам и вся философия. Что уж тут накручивать политграмоту...

Не дав прервать себя, Таланов приподнялся и сел, опустив с дивана ноги в несвежих носках.

— Возьмите нас с вами... Возьмите меня... — слегка подпрыгнул он, опираясь на руки. — И я волновался в свое время, и я суетился, пытался порох изобрести... И что же?.. Заработал болезнь... устал, как собака... Так имею я теперь право хотя бы на спокойную работу, на то, чтобы меня ежедневно не дергали? Неужели не хватит того, что намытарился в молодости?

Бурцев смотрел на его всклокоченную голову, на приподнятые худые плечи, и ему становилось не по себе, как при виде плачущего мужчины.

— Философия довольно не новая... — произнес он, отвернувшись к окну. — Не помню, кажется, в «Дачниках»... Да, в «Дачниках» у Горького подробно излагает ее один из героев. Да что Горький! Соломон воспел суету сует...

— А-а, бросьте!.. — дернулся Таланов. — При чем тут литературные аналогии?.. Хватит с меня. Надоело!.. Литература, философия, партучеба... Который год числюсь самостоятельно изучающим... Но ни черта я не изучаю! Некогда мне, понимаете? Некогда, да и не нужно практически... Вот вы, несмотря на все идейные доспехи, что вы представляете собой в общегосударственной машине? Бесконечно-малую величину, почти — ничего... Носитесь сейчас с новым станком. А смысл?.. Сделайте лучше, завтра потребуется еще лучше... Предвидеть, а тем паче регулировать этот процесс вы не можете. Так делайте, что приказано. Зачем же обрушивать на себя лавину?..

— А вы знаете... — медленно, обдумывая слова, произнес Бурцев. — Знаете... С подобными взглядами вы служили бы кому угодно...

— Договаривайте уж — враг... — усмехнулся Таланов.

— Этого я не думаю... — по-прежнему продолжал Бурцев. — По-своему вы, может быть, и честный человек. Но вы служите государству, как абстрактному понятию, как служили бы столь же честно и другому государству, родись вы там... Я замечал, есть такая болезнь: работает, служит человек, по-своему честно... А во имя чего, на кого, — забыл. Начисто!.. Да и неважно это ему. Грань вот где — верит ли он, что государство принадлежит ему, что он — хозяин, или считает это допустимым, но реально неощутимым явлением, подобным, скажем, жизни на иных мирах, которая признается с оговоркой «может быть»... Есть люди, готовые всю нашу идеологию перенести в подобный мир. Она — сама по себе, они — сами по себе... Простите, я пришел не сентенции высказывать. Мы уже вышли из возраста, когда задумываются о смысле жизни «вообще». Но о более насущном, о смысле своей конкретной жизни часто ли мы задумываемся? Я не пророк, не могу утверждать, что у меня все правильно... Но я хотел бы сказать, что с подобными взглядами, как у вас, нельзя жить в нашем обществе...

— Блаженны верующие... — в язвительной усмешке скривился Таланов и, пристукивая ногой в грязном носке по дивану, стал выкрикивать: — А в итоге — дым!.. Дымагогия!.. Блистательная пиротехника!..

Растворилась дверь, и в нее вошла невысокая худощавая женщина с желчно-настороженным лицом. Бурцев отметил в ней то неуловимое сходство с мужем, которое накладывается долгой совместной жизнью.

— Гос-поди! Что здесь происходит? — оглянулась она с преувеличенным ужасом. — Коля, почему ты сидишь? И почему здесь курят?..

— Оставь, Маша!.. — отмахнулся Таланов.

— Нет уж, из-зволь ложиться!.. — ущипывая слова, произнесла женщина и накинулась на Бурцева: — А вы, товарищ, постыдились бы! У больного находитесь! И нервируете!.. Даж-же дома покоя не дадут!..

— Маша, Маша!.. — кричал Таланов.

Бурцев растерянно отступил, скомкал в руке, обжигая пальцы, сигарету и внезапно обозлился на себя. Чего он еще топчется здесь? Он взглянул на взъерошенную фигуру Таланова и, не попрощавшись, шагнул за дверь. Ударил в лицо горячий воздух двора, ослепило солнце...

Оба шофера сидели на земле, укрывшись в тени.