Каменный Кулак и Хрольф-Потрошитель

Норманны произносили его имя как «Рон», свеи – как «Рун», а данны, те и вовсе, звали его «Роан». Ему было все равно. Он не отзывался ни на одно из этих имен. Он вообще никогда не отвечал на вопросы, и почти не задавал их. Все, что он хотел знать, люди рассказывали ему сами, стоило только одной его брови приподняться. Он слушал их сбивчивый лепет с любопытством каменного истукана, а, уяснив то что нужно, просто отворачивался. И рассказчик замолкал, точно провалившись в прорубь.

Лишь немногие слышали его голос. И нельзя сказать, что они уж очень этим гордились, ведь он раскрывал рот, только когда бывал недоволен. А если причину его раздражения не понимали с полуслова, то следом он пускал в ход кулаки.

Но зато шеппари-шёрёверны[114] и благородные ярлы были готовы отдать половину добычи за то, чтобы Рун отправился с ними в разбойничий набег или в славный поход. Их мало беспокоило то, что за время плавания великан мог искалечить двух-трех заносчивых бойцов, осмелившихся убираться с его пути медленнее дозволенного или слишком долго смотреть ему в глаза. Зато Победа дворовым псом ластилась к ногам того, с чьего драккара сходил на чужую землю бесстрашный и безжалостный исполин. Один его вид приводил в трепет и упрямых фалийцев, и гордых скоттов, да и заносчивых франков тоже. Узрев, как Рун двумя ударами огромного меча рассекает латника на четыре части, воины любых краев обращались в бегство и были готовы платить самую непомерную дань, только бы привезенный викингами «тролль» убрался прочь с их земель.

Сколько его помнили, Рун всегда жаждал битвы, крови и ужаса в чужих глазах. И он получал то, что хотел. За его спиной оставались разрушенные дома, искалеченные мужчины и растерзанные женщины. И только когда в разоренных селениях не оставалось никого, кто был способен взять в руки оружие, ярость исполина шла на убыль.

По всем берегам Восточного и Северного морей ходили ужасные были и небылицы о Кровожадном Великане. И как во всякой сказке там находилось место чуду: люди верили, что если встать на пути «тролля» с ребенком на руках, то великан расплачется и убежит обратно в свою холодную северную пещеру. Как ни странно, но из всего нагромождения кривды о Большом Руне, этот слух был правдой. Конечно, он не плакал при виде младенца, однако те, кто попадался ему на глаза с дитем на руках оставались в живых.

Викинги тоже заметили эту странную слабость Руна, но никому даже в голову не приходило потешаться над его чадолюбием. Ибо в битве не было никого, равного ему по силе и свирепости. Он мчался в сечу впереди берсерков, точно боясь, что кому-то другому достанется самый достойный противник. Если та былица, что ходила про Ронунга-Костолома на дворе Ильменьского властелина, и происходила когда-нибудь в Яви, то огромной билой крушил врагов не пузатый мучитель княжеских нарядников, а непобедимый Рун. Может статься, норманнский подъедала, пьяница и склочник когда-то видел великана в бою, а может быть, всего лишь наслушался на Бирке рассказов о его подвигах. Это Рун мог продолжать рубиться один против сотни и побеждать, шаг за шагом восходя на холм из тел врагов.

И при этом он не был берсерком! Он шел в бой с ясной головой. Он никогда не бежал от страха, это страх бежал от него.

Его еще в молодости нарекли бы величайшим из воинов, когда-либо живших под сенью Иггдрассиля,[115] но он не был Воином. Он не сражался, он убивал и разрушал. Победа и все, что она с собой приносила: добыча, слава и почести, не радовали его сердце.

Он сходил с одного драккара на каменный берег Бирки, а через день-два поднимался на борт другого, шеппарь которого загодя растрезвонил на весь остров о своих кровожадных намерениях. Так что многие, в числе которых был и Хрольф, Руна никогда в глаза не видели и потому считали его сказкой, лихим враньем за бражной чашей.

Никто не знал, откуда он родом. Сказители всех мастей состязались в создании небылиц о его происхождении.

Говорили, что он пришел с севера. Там, где Соль[116] большую часть года спит, а потом, отоспавшись, три месяца подряд бродяжничает по небу дни и ночи напролет; там, где на макушке лета под двумя пядями скудной земли прячется лед; там, где люди живут в каменных пещерах, согревая их кострами из жира ваалов, он родился в семье скандов. Никто не знал доподлинно кто такие сканды, но скальды пели, что земли гётов, свеев и норманнов, некогда принадлежали им. Говорили, что сканды были великими чародеями и говорили на равных с самим Одином. За их гордость он изгнал их на север, а их угодья отдал своим любимым чадам.