Каменный Кулак и мешок смерти

Огромная мозолистая пятерня свея зажала Волькше рот:

– Да ты что? Рехнулся?

– Это ты рехнулся, – выкручиваясь из его стальных тисков, возмутился Годинович.

– Даже не поминай их больше! – приструнил парня Густав.

Волькша нахохлился. Шеппарь уже собирался направиться к кострам своего манскапа, когда венед все-таки съязвил:

– Как же ты собираешься воздавать хвалу своему богу и поклоняться могиле своего пращура, когда не веришь в их могущество?

– А ты Бэра[93] чащобного часто у себя на болотах в ночи поминал? – не остался в долгу свей. Кое-что о венедах он все же знал.

– Одно дело зверь, а другое – люди, – отозвался Волькша.

– А кто их знает, люди они или нет, – примирительно сказал Густав. – Будь они людьми, не стали бы так высокомерно относиться к сыну Бора.[94] Так неуважительны к Мудрому могли быть только его сродники. Вот и смекай, кто они, если не родня Бельтора[95] и Бури.[96]

«Может быть, этот Один не так уж и мудр, если родня над ним потешалась, а он не нашел других путей полелеять свою гордость, кроме как изгнать их с обжитых мест?» – подумал Волькша, но вслух говорить этой крамолы не стал.

Однако на следующее утро его пренебрежение к богам варягов улетучилось. Такого обилия дубов и вязов Волкан в своей жизни еще не видел. Точно великанское воинство стояли они по обоим берегам Фюрис. Подобных исполинов на Волхове можно было, наверное, по пальцам пересчитать. Дуб – он болота не любит. Несказанная мощь разливалась от них по всей округе, ибо в каждом из них не погнушался бы жить сам Перун. Когда же Волькша увидел перед собой огромный холм, чьи очертания были слишком правильными, чтобы появиться здесь волею стихий, то и вовсе почувствовал благоговение, как перед малым Громовержцем,[97] что стоял на берегу Волхова, указывая дорогу на капище.

– Фрейерова могила! – возгласил Хрольф, сам бывший в этих местах впервые.

– Вот это да! – пробасил Ольгерд. – Это же надо столько земли натаскать, – с пониманием добавил он.

Драккары начали причаливать к берегу без команды сторешеппаря. В другое время сын Снорри, возможно, и разгневался бы на такое самоволье. Но теперь ему было не до брани. Нельзя сказать, что Хрольф был на короткой ноге с Ньёрдом[98] или Аегиром,[99] но их повадки он худо-бедно познал на собственной шкуре, а вот с вотчиной Хенира[100] Гастинг в своей жизни никогда сношений не имел. Страх перед требой такого высокого порядка, как освящение драккаров и испрошение Удачи для похода, сковал сторешеппаря железными оковами, так что Хрольф едва мог двигаться. А ведь для всех людей, что шли за ним, он был форингом[101] и, следовательно, должен был обращаться к богам от их имени. Хрольф был готов отдать самую толстую золотую цепь со своего пояса первому встречному отшельнику святых мест, только бы тот свершил правильный обряд вместо него.

Но отшельника на берегу не оказалось.

Зато там собралось семь шеппарей, куда более сведущих в делах Тихого Бога, чем сам Хенир. Даже не будь Хрольф так подавлен своим невежеством, ему все равно не удалось бы противиться их наставлениям. По прихоти судьбы бывший Потрошитель сумьских засек стал их вожаком, и они не могли противиться его приказам в походе, но доверить испрошение своей Удачи сыну бонде они ни в коем часе не собирались. И посему, вооружившись всей хитростью, что была им дана, они обустроили обряд по своему разумению, но в то же время так, что ни у кого из руси не возникло сомнения в том, кто в набеге форинг. Семь матерых шёрёвернов водили Хрольфа по капищу, как тряпичную куклу. Они вкладывали в его руку жертвенные ножи, а в уши шептали правильные слова. Манскапы дружно галдели там, где надо было галдеть, и падали на землю тогда, когда надо было падать. И в конце обряда племянник Неистового Эрланда чувствовал себя не только предводителем набега, но и великим годи.[102]

Венеды во все глаза следили за причудливым обрядом. Он был лишь отдаленно похож на ту жалкую подачку, которую Хрольф сделал Ньёрду, Рене и Аегиру на берегу острова Волин. Впрочем, само действо особой красочностью и разнообразием не отличалось, но это разочаровало только Годиновича, ожидавшего чего-то похожего на хороводы Ярилова дня.

А вот окончание обряда поразило Волькшу до глубины души. После того, как закланные козлы истекли кровью и сторешеппарь достал из них заветную требуху, после того, как, заключенные в козьих кишках тайные знаки, были истолкованы и перепроверены метанием священных рун, после того, как огонь поглотил жертвенные части животных, а оставшиеся тушки оказались на вертелах, варяги один за другим подошли к баклагам, что стояли под кровостоком алтарных камней, и наполнили свои шлемы кровью. Затем они распустили волосы и, окуная руки в красную росу, принялись пятернями расчесывать свои космы и плести косы, тугие, плотные, перевитые разноцветными лентами.

– Венеды, а вы что стоите? – спросил приятелей кто-то из варягов.

Волькша и Олькша переглянулись.

– А мы не девки, чтобы косы плести, – раззявил Рыжий Лют свой щербатый рот.