Каменный Кулак и охотница за Белой Смертью

Сказать по правде, Година и сам давно хотел свозить Волькшу на торжище. Из его сыновей тот больше всех преуспел в наречиях Гардарики. Ильменьская же ярмарка год от года становилась все богаче и богаче. Все больше купцов, все больше гостей. А где разнородный люд собирается, там и недоразумений полна улица: один не так понял, другой не то сказал, через это, глядишь, уже готово дело, – крики да брань на все торжище. Нарядники, они же только разнять бранящихся могут, носы разбить, чтоб не повадно было. Да разве так можно порядок держать. Порядок, он же только там, где все по чину и по чести. А иначе одни обиды да злость. Вот и носится Година по торжищу как угорелый. Помощники из княжеской дворни у него, конечно, имелись, но только были они все небольшого ума, да и вороватые подчас – все норовили свою выгоду в любой склоке стяжать. А Волькша всем в отца пошел. Может быть, ему пока житейской смекалки не достает, но зато толковее его Година никого не знал.

Одна беда, стоило Године начать с Ятвой разговор о поездке Волкана на торжище, та рычала на него почище медведицы, у которой обидели малолетнего медвежонка. Дескать, нечего Варгу делать ни на торжище, ни на княжеском дворе! А ну как ты, Година, не углядишь, и спорщики сгоряча посекут ребенка железом за неправильное толкование. Их же, ярых да настырных проходимцев с ножами за пазухой на торжище, как червей в навозе… И так далее, пока Година не сдавался и не отступал.

Что касается Ольгерда, то Ятва завсегда привечала его, как Волькшиного радетеля и защитника. Решение Хорса отправить Олькшу в дружинники она не то чтобы поддерживала, но и не осуждала. Знала она и то, что дорога на княжеский двор открывается через кулачные бои, где князь и его сотники высматривают лучших бойцов. А поскольку Рыжий Лют, как и Волькша был для нее еще парубком, даром что высоченным да мясистым, то его страх перед кулачками на Волховском льду она по-матерински очень даже понимала. Так что у Годины появлялась явная возможность осуществить свою мечту и привлечь Волькшу к толмачевому делу руками непутевого сыновнего приятеля.

– Я то что… – молвил Година, понимая что все взгляды устремлены на него. Молвил как бы нехотя, как бы в большом раздумье: – Тут поразмыслить надо. Может и я тебе на что сгожусь, даром что буду там как мысь по лесу скакать, но все равно пособить словом, думается мне, сумею. А Варглоб еще мал да глуп, чтобы на торжище ехать.

Никто не знал Ятву лучше мужа. Вся ее жизнь, вся ее гордость заключалась в детях. За любого из них она могла изорвать ногтями в клочья матерого мужика. Никто не смел о них даже помыслить плохо.

– Это кто мал да глуп?! – взвилась латвица: – Варглоб? Что же ты говоришь, дурья башка.

Година встретился глазами с Волькшей и едва заметно подмигнул, дескать, подсоби, подыграй. Волкан, которому страсть как хотелось поехать с отцом на торжище, прочитал отцову хитрость по глазам. Он насупился и отошел в дальний угол светелки. Мать проводила его встревоженным взглядом. Когда она вновь обернулась к мужу, Година с радостью понял, что дело сделано, и сейчас Ятва будет сама настаивать на том, чтобы он взял Волькшу с собой.

Для пущей важности Година поупрямился. Он даже кулаком стучал по столу, доказывая, что рано еще Варгу ехать в такую даль и тереться по чужим углам. Да только охаживал он доски стола не так рьяно, как делал это обычно, когда и вправду был не согласен с женой. Ольгерд, как мог, вторил Ятве и тоже упрашивал Евпатиевича, убеждая, что без Волькшиного напутствия и пригляда ему не пробиться в дружинники. И когда Година, наконец, соблаговолил согласиться, конопатая морда Рыжего Люта засветилась настоящим детским счастьем, да и Ятва выглядела довольной, поскольку добилась того, чтобы ее мальчика оценили по достоинству.

Опосля этого Година оговорил дюжину условий, главным из которых было, чтобы парни ни на шаг от него не отходили и беспрекословно делали то, что он повелит. Кроме всего прочего Олькша должен был особо поклясться держать свой щербатый рот закрытым, что бы не случилось. Ольгерд с Волканом послушно кивали головами и клялись Долей, обмениваясь при этом щепками и тычками под ребра. Не считай они себя такими взрослыми, они бы наверное принялись скакать по дому, как молодые козлята на лугу.

Через два дня после этого разговора у ворот Ладони остановились сани княжеского гонца.

Великий Волхов

Дворянин был до крайности удивлен, когда кроме Годины на его сани стали грузить свои короба еще два молодца. Особенно поразил его набольший из них, рыжий, точно свей, огромный точно медведь трехлеток, в медвежьей же шубе и в… варяжских сапогах, точно конный дружинник. Гонец уж было подумал, что кто-то из княжеских ратников гостил в Ладони, а теперь возвращается ко двору. Он уже хотел кланяться, но, узрев вместо бороды молодецкую поросль на щеках, опамятовал и посуровел.