Каменный Кулак и охотница за Белой Смертью

– Потому, что ты вначале натягиваешь лук, а потом начинаешь стрелу на цель наводить, – пояснила ему девица: – Вы же, венеды, для того самострелы и делаете, чтобы долго целиться. И все равно толком попасть не можете.

Из ее слов Годинович понял только то, что Кайя догадалась про его думы о самостреле. И в другой раз он принес отцовский, пусть не такой убойный как у Хорса, но ладненький и привычный в руках стреломет.

Из него Волькша стрелял чуть лучше: все три дрота вонзились в дерево, но лишь один из них попал в двух вершках от «белки».[153] Точно поддразнивая его, Кайя в тот день одну за другой всадила свои стрелы в самую середку цели.

– Убедился? – спросила она, наблюдая, как венед, пыхтя, вытаскивает дроты из дерева: – Ну, если повезет, кабана ты подранить сможешь, но только если очень повезет. Но после первого выстрела он броситься либо на тебя, либо в кусты. И что ты будешь делать?

Волькша призадумался. Ладонинские мужики всегда ходили на кабанов по двое: один с самострелом, второй с рогатиной…

– А ведь на то, чтобы убить подсвинка, нужна всего одна стрела. Чтобы завалить кабана – две, – прервала его раздумья Кайа: – Надо только знать, в какое место стрелять…

Волькша пытался ответить хоть что-нибудь, дабы не потерять лицо, но молвить было нечего. Права Кайя, венеды – никудышные охотники. Силки и ямы для тех, кто не умеет выслеживать зверя и, главное, не может убить его честным выстрелом. Но олоньская охотница не сказала об этом ни слова. И вскоре настроение Волкана опять наладилось, поскольку разговор ушел совсем в другие дебри…

О стрельбе из лука они вновь заговорили во время охоты на уток. Впрочем, это даже и охотой-то назвать было нельзя. Однажды Волькша и Кайя как обычно болтали о том, о сем, сидя на берегу Ладожки, речь зашла о дичи, и тут девушка посетовала:

– Что-то давно я не ела утятины.

– Так ведь не пора еще. Утка – она же хороша по осени, – изрек Волкан с поучительной повадкой своего отца.

– Пора – не пора, – фыркнула Кайя: – Это все венеды придумали. Просто к осени птица жирней и оттого медленнее взлетает. Твои-то сродники ее на воде бьют, небось.

Волькша слышал от Годины, что кривичи и дреговичи, что живут к югу от Словенского Моря, уток ловят соколами влет, но никогда этого не видел. Что до Ильменьских словен, так они и впрямь старались подстрелить селезней, пока те разбегались по воде.

– Осенью утка жирнее, это точно, – продолжала тем временем Кайя: – Взлетает медленнее, медленнее тонет, если подстрелишь. Да только осенью за ней в воду просто так не полезешь. Или лодка нужна, или собака обученная.

Возможно, олоньская охотница еще долго рассуждала бы об утиной охоте, если бы над лесом не раздался свист крыльев. Двое селезней подлетели к реке. Один слета сел на воду, а второй решил немного покрасоваться и сделать круг над камышами противоположного берега. Сложно сказать, распалил ли он огонь желания в прятавшихся там утицах, но за то время пока он показывал им мощь крыльев и резкость взмаха, Кайя встала, взяла лук, наложила стрелу на тетиву и точно задумалась. Гордый селезень заканчивал свой облет и вновь пролетел над головами людей. Просвистел быстро, точно камень. Но руки охотницы двигались еще проворнее. Одним стремительным, но плавным движением Кайя вскинула лук, натягивая тетиву, и выстрелила.

Крылья селезня обмякли, и его тушка с громким шлепком ударилась о воду в пяти шагах от берега.

– Перркеле! – выругалась Кайя: – Поздно!

– Что поздно? – удивился Волькша.

– Поздно выстрелила. Надо было раньше, тогда бы он упал на песок. Теперь придется в воду лезть.

Годинович был так ошеломлен увиденным, что не сразу сообразил ринуться в реку за добычей. Пока он моргал глазами и прикидывал, видел ли он то, что видел, или ему приснился дивный сон, Кайя подобрала подол и вошла в воду. Видимо со времени ее последнего купания в этом месте реки минуло несколько лет, потому как, сделав три уверенных шага к сбитой утке, девушка по самую маковку провалилась в подводную яму, размытую тихим омутом.

Волкан рванулся к воде, но успел только помочь Кайе выбраться на песок.

– Вот ведь, Перркеле, – горячилась охотница: – Нет, чтобы выстрелить чуть раньше.

Продолжая бранить себя за нескладный выстрел, Кайя ни мало не сумляше сняла платье через голову, отжала и развесила на ветвях прибрежной ивы. Затем она расплела косы и принялась выжимать волосы.

От ее внезапной наготы у Волькши все поплыло перед глазами. Глядя на прелести ее крепкого тела, он позабыл все языки Гардарики, включая венедский. Во рту пересохло… Нельзя сказать, что он прежде не видел голых женщин. Но вот чтобы так, на расстоянии вытянутой руки от него вдруг заголилась сверстница, и не просто невзначай обнажила грудь или бедро, а разделась целиком, нисколько при этом не смущаясь и даже не думая о том, что вид ее налитых персей может вызвать душевное смятение… такого в Волькшиной жизни точно не было.