Каменный Кулак и охотница за Белой Смертью

Тут уж как рассудить. Можно сказать, что всему виной длинный Удькин язык, а можно все списать на ту страсть, с которой Хорс доказывал, что он, пришлый ягн, стоит вровень с самыми крепкими венедскими хозяевами. Ведь покупка сыну варяжских сапог с каблуками была его затеей. Хотел он, чтобы все видели, как широк его двор, как много у него в хозяйстве всякой прибыли, что смог он купить гостинец, за который просили цену коровы.

После неудачного похода к дому на деревьях, сапоги эти были намазаны птичьим жиром, набиты соломой, завернуты в рогожку и убраны куда подальше. Думалось – до свадьбы, оказалось – до другого сватовства.

Как ни старался Ольгерд избежать огласки своего намерения жениться на инородке, утаить приснопамятные сапоги он не сумел. В день походя к Кайе он обувался хоть и рань-раньскую, но все равно в доме, вот Удька спросонья и углядела-таки знатную обнову брата. Пришлось Хорсу посулить ей шелковых лент в обмен на молчание.

За стенами отчего дома Удька тайну хранила крепче могилы, но когда до сватовства к Милице осталось три дня, сестренка возьми да и спроси брата:

– Олькша, ты свататься в сапогах пойдешь али отцу покрасоваться дашь?

– Какие сапоги, Удька? – чуть приподнял бровь Ольгерд. Об отцовском гостинце, как и обо всем, что с ним связано он после ворожейского сбитня, понятное дело, запамятовал.

– А ты что, клоп тебя закусай, забыл что ли, как в конце Грудня куда-то спозаранку с отцом ходил? Ты еще сапоги варяжские напялил, точно вы на княжеский двор шли пиры пировать. Отче велел мне про то помалкивать…

– Ну, как же не помнить… помню… – отозвался Олькша и надолго замолчал, точно в землю врос.

Вечером он попросил отца показать ему пресловутый гостинец. Нимало не сумляше, Хорс выволок сапоги. Ольгерд бросил на них ничего не выражающий взгляд, а на следующее утро пропал.

Узнав об этом, Волькша схватил снегоступы и бросился вверх по реке. Он молил всех известных ему богов, чтобы они отвели беду от дома на деревьях. И они услышали его. Возле дома Кайи были только ее следы.

Годинович уже собирался идти откуда пришел, когда над его головой скрипнула дверь и он услышал голос олоньской охотницы:

– Что случилось, Уоллека?

– Да так, – смутился Волкан. Честно говоря, он не собирался гостевать у Кайи. Он лишь хотел убедиться, что с ней все в порядке. После их последнего осеннего разговора Годинович никак не мог взять в толк, как ему теперь относиться к девушке, которая летом называла его братом.

– Если бы ничего не случилось, ты бы не пришел, – с упреком сказала Кайя.

– Ну, почему… пришел бы…

– И когда бы?

– Не знам – честно ответил Волькша.

– Так что же тогда случилось? – снова спросила охотница, а, не дождавшись ответа, заговорила о другом: – Ты не хочешь зайти? Я как раз состряпала ежевичный велле.

Знала ведь чем умаслить. То, насколько он соскучился по карельскому овсяному киселю, удивило самого Волькшу до глубины души.

После велле подоспела зайчатина с овощами, потом овсяные блины и что-то еще. И под эти разносолы Волькша выложил все, что случилось в Ладони с конца Грудня. Слушая сказку о дремотном клопе, Кайя с сомнением подняла бровь и прикусила нижнюю губу: каких только диковин не водится у этих венедов. К известию о том, что Хорс задумал просватать Милицу за Ольгерда, девушка отнеслась так, точно давно этого ожидала. А вот сообщение об исчезновении рыжего верзилы всполошило ее не на шутку.

– Когда он исчез? – спросила она, направляясь к двери, чтобы на всякий случай поднять лестницу наверх.

– Говорят, спозаранку. У Хорса в доме все еще спали, когда он оделся и ушел неизвестно куда. Искали по следам, но они на речном льду затерялись…

– Так ты прибежал, чтобы меня защищать? – догадалась Кайя: – Уоллека, братец мой названый, ярый мой ратич, – приговаривала она, гладя Волькшину руку. Но где-то на самом краешке ее воркования слышалась тонкая насмешливая струнка, дескать, ну как ты, такой тонкокостный, собирался оборонять свою названную сестру от такого размахая, как Ольгерд.

Когда Волькша спохватился и вспомнил о том, что белые ночи уже полгода как кончились, на улице была кромешная темень, буран с воем колобродил над лесом. И хотя этой зимой Морозко вел себя поласковей, чем год тому назад, все равно по такой непогоде, да еще и ночью до Ладони можно было и не дойти.

Но Кайя и не собиралась отпускать Уоллеку. Она еще подбросила дров в очаг, подлила велле в братину и попыталась увести разговор куда подальше от пропавшего Ольгерда и других неприятностей. И ей это удалось. В поставце сменилась не одна дюжина осиновых лучин, а они все болтали и не могли наговориться.

Когда Волькша на следующий день пришел в Ладонь, Олькши еще не было. И в доме Годины и у Хорса все очень удивились, узнав, что приятели пропали из дома порознь. Ягн клял своего старшего сына на чем свет стоит, поскольку в этот день в доме Милицы их ждали с пирогами и брагой.

– Вот он вернется я ему уши то пооткручу! – кипятился он.