Каменный Кулак и охотница за Белой Смертью

Година не стал, подобно дворовому толмачу, бегать промеж варягов, он присел возле одного свейского морехода и начал по крупицам вытаскивать из его памяти все, что сохранилось там после удара, который опрокинул его на Волховский лед.

Много занятного узнал отец Волькши из этой «любезной» беседы. Свей скрежетал зубами и ругался больше, чем рассказывал. Сама мысль о том, что кто-то одержал над ним верх в кулачном бою, была страшнее тошноты и головной боли, на которую он то и дело жаловался. Однако присутствие Гостомысла и рассудительность Годины постепенно развязали ему язык. И он поведал о том, что в этот Ярилов день он вышел в кулачную стенку не только потехи ради, но и мести для. Суть призыва, который зимовалые варяги передавали друг другу полушепотом, он понял плохо, но главное уловил: кто-то посмел оскорбить викинга и должен был понести за это наказание. Когда тридцать или более охотников до кровавой расправы, как бы невзначай, собрались на северном крыле белолюдской стенки свею показали в рядах противника рыжего верзилу. Этого было достаточно, чтобы он всеми правдами и неправдами постарался искалечить парня, сказавшего или сделавшего что-то дурное малознакомому норманну.

Поняв, что былицу своего позора свей не расскажет, даже если от этого будет зависеть то, пустят ли его в Валхалу, Година начал подробно расспрашивать о внешности рыжего громилы. Но мало в этом преуспел.

Тогда толмач заговорил о том, кого обидел этот рыжий парень. Личность, которую обрисовал мореход, показалась Године знакомой.

– Уж, не он ли шеппарь снейкшипа, от которого сбежала половина команды? – спросил толмач.

– А ведь точно! – подтвердил варяг, крепко и пространно выругавшись с досады на то, что опозорился, защищая честь норманна, к которому Удача давно повернула свой арсле.[196]

Задавая следующий вопрос, Година не знал, ликовать ли ему или печалиться. Он, конечно, привез Ольгерда именно за тем, чтобы тот отличился в кулачных боях. Но то как сын Хорса сумел выделиться, могло сыграть с ним злую шутку.

– А этот парень… – спросил он все-таки: – Не было ли на нем варяжских сапог?

Сапоги? Да, именно их и запомнил варяг, когда, уже лежа лицом на льду, медленно уплывал в беспамятство! Добротные сапоги подошли вплотную к его лицу и один за другим скрылись где-то за правым ухом. Рыжий верзила перешагнул через очередного поверженного бойца белолюдской стенки, как лесоруб через ствол поваленного дерева.

– Да, – едва заметно покачал головой ярл: – знатные у него были сапоги… а ты, толмач, откуда про них знаешь? Тебя же там вроде бы не было.

– О чем вы там шушукаетесь? – с легким недовольством спросил князь.

Его начинал раздражать этот затянувшийся допрос. Вникать в то, кого, как и за что хотели проучить варяги, князю было недосуг. А из последних вопросов-ответов Гостомысл понял только слово «стёвлар». При чем тут сапоги и как они поможут найти «рыжего верзилу»? Уж не собирается ли толмач искать его по следам на Волховском льду?

– Князь, – собравшись с духом, вымолвил Година: – знаю я того, кого ты приказал искать…

Глаза князя сверкнули. Его сотник, давеча просивший владыку определить парня в его сотню, приподнялся на локтях. Даже свей, собрав все свое невеликое знание венедского языка, обратился в слух.

– Это Ольгерд Хорсович, сын моего соседа. Я тебе про него сказывал, когда только приехал на торжище.

– Так что же ты… – начал было князь, но вспомнил, как сам отмахивался от Годиновых рассказов про «своих помощничков»: – Где этот твой Ольгерд сейчас? – спросил он у толмача.

– Так, где ж ему быть? – ответил Година: – Ясное дело, валяется на Гостином Дворе в нашей светелке. Примочки ворожейские к синякам прикладывает. Досталось ему на Ярилов день, как ячменному снопу на току…

– Тащите его сюда! – недослушав, закричал князь дворне: – Немедля! Чтоб он был в трапезной раньше, чем я сам туда приду! Пшли!

– Князь, батюшка, не губи парнишку, – взмолился Година.

– Посмотрим, – ответил Гостомысл и шагнул к дверям скорбной палаты.

– Что стоишь? – буркнул он растерянному толмачу: – Со мной пошли. Будешь мне этого чудо-богатыря представлять.

– Княже! – возвысил голос сотник, намекая государю на давешнюю просьбу.

– Посмотрим, – повторил князь неопределенное обещание и вышел.

В дружинники

Когда распалось и обратилось в бегство северное крыло белолюдской кулачной стенки, когда над Волховом разнеслось многоголосое: «Наша взяла!», Волькша медленно опустился на истоптанный лед. Он закрыл глаза, но продолжал видеть перед собой лица людей, перекошенные ужасом, недоумением и болью. Они всплывали в темноте его век, подобно пузырям болотного газа. Возникали и лопались с костяным хрустом. Очень хотелось пить. Жажда окрашивала темноту в зеленые и бурые цвета. Волькше представилась Ладожка. Кайя. Утиная охота. Внезапная и бесстыдная нагота олоньской охотницы. Студеная глубина подводной ямы. Нырнуть бы в нее с головой. И пить, пить, пить.