Каменный мост

– Надо уже сейчас думать о судьбах России в двадцать втором веке. – Чухарев отвлекся на рукопожатие и продолжил: – Ноосфера! Другое отношение к природе и борьба с обществом потребления. Реакционной, антидуховной силой выступают именно женщины! Ваш монархизм, Борис Антонович, – ошибка. При царе Россия не имела счастья. Один врач на город. Людей секли, а люди целовали царю руки. И культ царя ничем не отличался от культа Сталина!

Боря понимающе кивал и украдкой что-то говорил мне больными, припорошенными пеплом глазами, как часто говорят пьяные. Они допили чай и попросили счет.

– Ну, – Боря взвесил на руке рюкзак: тяжелый? – Я разъяснил вот товарищу, – показал он на Чухарева, явно не припоминая того имя-прозвище, – чем мы занимались этот значительный… временной отрезок. – И без чувства, ради отчета, перечислил: – Мы воевали. С тьмой. Отступающие пока основные силы оставили нас прикрывать отход, оборонять данную высоту. И мы – цеплялись когтями, ходили в штыковые. Мы отбили несколько атак, и ребятам пришлось повозиться, прежде чем устроить здесь братскую могилу. Ну а наши – успеют взорвать мосты и получше закрепиться за рекой. Ну а нас уже нет. А как по-другому? Все ж пока помирают.

Чухарев напрасно подождал продолжения, и с неслышным, ржавым скрежетом обернулся ко мне:

– И вы… знали? С самого начала? Что – только это? Я промолчал.

– Видишь, этого никто не понимает. Но знают все. – Боря схватился за воротник плаща и покачивался, перед кем-то красуясь, словно догадавшись о скрытой камере, сладко-улыбчивый, как ресторанный фотограф.

– Тогда мне жалко своего времени, – сказал Чухарев с какого-то острова, поверх возникших преграды. – Что мне теперь делать?

– А тебе – надо привыкать, – Боря прижмурился от сладости, – к обыкновенной жизни… Ты не рыбак, нет? Подлещик? Мотыль? Донки? И с лодки не ловил? Ну-у… И зимой – ни разу? Двадцать шесть килограмм карпа имал? И не охотник? Гончие собаки! Лисьи норы. Лось. Кто-то там кукует на зорьке, а ты в схроне… Заячьи следы и лежки. Попробуй! Знаешь, как смешно наблюдать, как мечется заяц, пытаясь, так сказать, сохранить свою жизнь… А борщ со сметаной! Все в твоих руках – живи! Это я, – он взмахнул появившимся белым платком, – это про меня, мою жизнь: скончался, не приходя в сознание. А ты смотри, вон она какая, твоя жизнь, па-арень…

Чухарев посмотрел в ту сторону – завораживающее зрелище тающей жизни – вот уже места не осталось, чтоб все начать заново, уже недостаточно места хоть что-то начать, нет места, чтобы хоть что-то сделать и стать другим, нет места, чтобы хоть кем-то стать, чтобы сделанное изменить. Поменять жену. Родить новых детей. Почти ничего не осталось и – обрадованно вырастут волосы на мертвых лицах.