Каменный мост

– Я понял (ничего ты не…). Хотел посоветоваться о другом. Вы – опытные люди. Умеете (не находил он нужного) менять жизнь (не то!), подчинять, а я не умею. Не успел у вас научиться. Получается, больше не увидимся, и поэтому могу спросить, а так – стыдно. Короче. Треснула моя жизнь. Кажется – вся жизнь. Я люблю жену, – Чухарев убежденно произнес заклинание, начинавшее его разговоры с самим собой, ночные, жарко летние бреды пеших походов за короткими юбками, за жирными незнакомыми бедрами. – Я люблю жену. Она – моя жизнь. Моя любимая. Она единственная. Мне больше никто не нужен. Мне с ней хорошо. Во всех отношениях. Она родила мне дочку – самую лучшую девочку на свете. Моя жена и моя дочь – это моя семья, мне другая семья не нужна. Пусть мы будем вместе здесь, и если там что-то есть, пусть и там – только вместе. Я люблю жену. Она самая красивая. Любит меня, никто не сможет так любить. – Все, что ему требовалось сейчас: помалкивайте. – Она у меня – первая, и я у нее – первый. Мне повезло: получил такую любовь, какую мечтал. Как у моих родителей. Как у всех наших. Любовь не бывает как-то по-другому. Я счастлив так, что даже страшно. – Это все, что он загрузил на одну чашку весов, пересчитал: все? Да, такая малость, но больше нечего, и что б ты хотел? – И я уже не молод. Я что-то уже прожил. Кажется: лучшее прожил. Больше не буду молодым. Беззаботным. Осталось много работать. Стареть и много работать. Стареть и растить дочку. Стареть и ездить на море. Стареть и любить жену. Ничего не осталось, чего бы я не знал в будущем. Кроме одного: чем заболею и когда. Буду стареть и болеть. Я начал думать: сколько еще осталось? Стареть и ждать. И вот, – он постоял на этой ступеньке, – я начал скучать. По себе. Я понимаю, что кое-что, даже многое, почти все – уже не получится. Я останусь таким. Меня не запомнят, и я просто умру. В будущее уже не тянет. Жалею, что прошла юность, и скучаю по себе, молодому. Словно юность прошла как-то не… не понимал, что нужно брать… Теперь скучаю по времени, когда смотрел на разных девчонок – такие все красивые – свежие. И сколько сейчас таких же. Больше! Раньше и не встречал таких. И чтобы столько. Я в молодости к каждой примеривался, и в воображении мог с любой, и представлял себя с каждой. Каждый день выбирал новую, в новом месте, на каждом этаже, в каждом городе, вагоне, аудитории, каждый день – каждую минуту; поглощал возможности – охватывало такое счастливое волнение от одного только предвкушения… Словно все были готовы. А теперь, когда поработал с вами, я понял: все действительно были готовы и я действительно мог тогда с каждой. Надо было брать. Подойти, протянуть руку и брать каждый день все. Каждый день новую, всех. А не думать «кому я нужен?», «кто со мной захочет?». Стало скучно, как-то горько. Особенно чувствуется весной. Потому что, – он зажмурился, – я понял: я и сейчас так могу. Пока могу. Мог бы. Но не могу. Нельзя. А пройдут годы, и будет просто нельзя, и не смогу. А теперь – все рядом, и остается, как и тогда: протянуть руку и сказать пару слов. А вдруг я в старости пожалею?! – Чухарев спрашивал у меня. – Если сейчас мне так больно, то как будет в старости… Что прожил мимо… Жизнь ушла, и мне не хватило. Нет ощущения: все успел, получилось. Когда я был молодой, жизнь чувствовалось по-другому. Я и тогда думал о смерти, но что-то все-таки разделяло нас – какое-то предстоящее наслаждение, и поэтому молодость – это лучшее… – он спохватился, – но она прошла. Но – когда я вижу других женщин, новых, возможных, неизвестных, мне кажется: да ничего не прошло! Я еще молод. Я все могу! И смерть еще не здесь. Чувствую себя живым. А так – не чувствую себя живым. Просто старею и жду, когда за мной придут и поведут умирать. Получается, не могу жить, если какую-то новую не хотеть. Жить – это хотеть. Себе-то я не могу врать, все время думаю только об этом – улица полна голых ног… Все раздеваются. Город. Телевизор. Интернет. Прошлое. Все – об этом, вокруг этого… Все этого хотят, но не каждый может, а я могу – много могу… Вот сейчас рассказал первый раз вслух и кажется: не нужно было, все не так, не так сильно. – Он удивленно оглянулся, официантки в коричневых рубашках скучали у стойки: долго еще? – Но когда один, а я все время один… – каждый день тебя жжет, как пламя…

* * *

Может быть, это город, город-столица, где все легко, и нужно уехать и перетерпеть? но они догонят, всюду кто-то окажется рядом, словно толкнет кто-то навстречу… Им ничего не надо, никакой любви, пересечься и исчезнуть, поесть, угостить, попробовать, взять, что можно, куда дотянутся руки, подарить, они жадные к жизни, они правильно живут, – о них он бы поговорил еще, но не мог пересказать про жадные губы, влажные языки, и пальчик с малиновым ногтем, сдвигающий в сторону белую полоску трусов…