Каменный пояс, 1974

Но вот авиатехник, сидевший вблизи пилотов на откидной скамеечке, ткнул пальцем вниз, и мы, по движению его губ, поняли: под нами Салым.

Сверху это был совсем обычный городок, похожий на десятки других поселений — ровные квадраты домов, улицы, по которым медленно ползли грузовики, два вертолета, приткнувшиеся к высокому берегу реки.

Однако, сойдя на землю, мы без труда убедились, что это все-таки не Демьянское, обжитое многими поколениями сибиряков. Дороги пучились огромными наростами грязи, успевшими подсохнуть после недавних дождей; вместо тротуаров шли вдоль бараков высокие скрипучие настилы; низины пахли болотом, и над ними на одной безостановочной, унылой ноте пел гнус.

Добродушные сибирские лайки, хвост калачиком, попадавшиеся на пути, деликатно обнюхивали нас и тут же равнодушно отворачивались; они давно привыкли к гостям.

В Салыме, как и везде, мы беседовали с людьми, прежде чем выступить самим. Неразговорчивые, в большинстве своем обросшие бородами строители подтверждали:

— Да, тайга — не продерешься, да случается, ступишь на галью, она вроде чистенького зеленого лужка, да и провалишься в ту обманную красоту, дай-то бог, если только по плечи. Да, и гнус, будь он проклят, тут прямо-таки нечеловеческий, комары, право слово, с добрую ворону!

Но при всем том было ясное понимание: надо же кому-то строить железку, как без нее, на одних самолетах да вертолетах тоже не очень накатаешься и влетят такие рейсы в немыслимо большие деньги!

Здесь был всякий народ — и серединная Русь, и уральцы, и харьковчане, и множество людей других областей и краев Союза, прибывших сюда во имя великой цели, ибо есть в нашем человеке ненасытная страсть оставить свой след на земле.

Перезнакомившись со многими из них, обменявшись с иными «адреском на всякий случай», отправились мы в клуб на крутом берегу небольшой извилистой речки. А потом хозяева потащили нас в тайгу, объясняли всякие приметы живого лесного мира, читали следы на земле и травах.

Небо нахмурилось, потемнело, опустилось на Салым, и пошел сеять дождичек-бусенец, а уже через минуту повалил с небес ливень неслыханной силы, и мы промокли и вымазались в грязи до последней степени. Экие тут дождищи непомерные! И с тревогой подумалось о людях, которые кладут насыпь и опускают рельсовые пакеты.

В Усть-Югане, куда мы на следующее утро прилетели, было чистое небо и сухо, будто на другом краю земли. Здесь тоже увидели дощатые тротуары на уровне пояса, а то и груди, тоже прогуливались по обшарпанным доскам беззвучные сибирские лайки, но сильно замечалась и разница: усть-юганцы не желали мириться с грязью улиц, были дороги посыпаны песочком; в магазинах торговали полушубками и шведскими свитерами, мясом и рыбой.

В столовой, куда нас пригласили, переливалось багровыми, голубыми, зелеными цветами невиданное сияние. Я полагаю, ресторан любого класса мог позавидовать убранству этой рабочей столовой. Все стены были украшены деревом редких пород, чеканкой, лесными русалками и зверьем, собственной местной работы. Чеканные толстяки, отдуваясь после обильных блюд, вызывали желание последовать их примеру, и мы не заставили хозяев долго себя уговаривать…

Тотчас после обеда руководители строительно-монтажного поезда № 384 предложили нам поглядеть на их труды, и бригада отправилась на Большой Балык, облетела обе Оби.

Между Усть-Юганом и Сургутом река делится на коренную Обь и ее притоку — Юганскую Обь. Сверху хорошо видна огромная панорама строительства. Обь, кое-где достигающая трехкилометровой ширины, течет медленно и величаво. В разливы она затопляет под собой пойму на 30—40 верст, и даже непосвященные могут догадаться, как сложно здесь строить мосты и мостики.

Под нами проплыли две гигантские стройки — мосты через коренную реку и ее протоку, и еще сорок семь мостиков через речушки и озера.

Вечером того же дня в клуб Усть-Югана набился весь свободный народ поселка и люди с трассы, и мы три часа честно отрабатывали хлеб, которым нас угостили хозяева. Записки получали дружелюбные, вполне приятные — всех нас просили, даже требовали написать что-нибудь дельное о о «Трассе мужества».

А еще позже, уже в начале ночи, были новые встречи, без столов, накрытых красным бархатом, без полевых букетов и подарков на память, но тем не менее шумные, дружеские, где звучали наизусть и Шолохов, и Твардовский, и думал нелегкую думу Ермак, и были песни о Стране Тюмени, о ее славном настоящем и прекрасном будущем…

* * *

Из Усть-Югана в Юганскую Обь мы добирались на грузовой дрезине. Весь путь, по которому ехали, был песок, намытый из соседних озер и речек. Рядом с трассой змеились трубы, и наносы качали пульпу, засыпая песком ближайшие болотца и низинки.

Это была удивительная поездка: кряквы спокойно кормились на мелкой воде, и лоси стояли у опушек, задумчиво смотря нам вслед и покачивая горбатыми мордами.

Станция Юганская Обь тоже вся покоилась на белом намытом песке, и казалось, что даже дома поселка хозяйски потерты песком — такие они были симпатичные и чистенькие на вид…