Каменный пояс, 1977

«Тигр», что еще недавно свирепо взрыкивал и неумолимо приближался, хотя и щерил в жуткой гримасе неровные клыки разорвавшегося орудия (отлетевшие ошметки его споро нашли Ивановы ноги), был уже беспомощным — беспомощней лежавшего в десятке метров от него Ивана… Беспомощней Ивана был и человек в сером, гладко облегавшем плотное тело мундире, съехавшей на подбородок каске с порванным ремешком… Он медленно пятился от Ивана на заплетавшихся ногах и, заметно оседая на ходу, хватался скрюченными руками за воздух… На сером сукне его мундира, ровной строчкой пересекая грудь, темнело несколько опаленных точек. Кровь не успела еще проступить… А над слегка присыпанным теплой, горелой землей Иваном мелко подрагивал в воздухе приклад немецкой винтовки, прямо-препрямо, почти отвесно вонзившейся штыком в землю. Штык на всю свою ширину прихватил кожу с краешка левого Иванова бока и жег, жег, словно был раскален… В масленке не оказалось масла. Иван лунатиком проковылял к комоду, достал из ящика пузырек, наполнил масленку, вернулся к столу… Перед глазами стояло уже другое…

— Юрий Иваныч… Глаза… Отец родной! Да я тебе что угодно… — подобострастно лепетал окающим басом осанистый, дородный мужик (Иван хорошо разглядел себя в зеркале у окна), в неидущей ему, слишком уж пристойной для грубоватого красивого лица отутюженной парусиновой паре.

Лепетал он это очень толстому, простоватому с виду низенькому мужчине в мешковатом, небрежно, через пуговицу застегнутом белом халате. Лицо того поглощалось огромными, бледными щеками; крошечный носик еле-еле выступал меж них, но маленькие заплывшие глаза были быстрыми, насмешливыми, умнющими. Привставая на цыпочки, он покровительственно похлопывал Ивана своей пухлой, белой рукой по плечу и снисходительно приговаривал через одышку тонким, почти женским голосом:

— Экий ты, брат, статный, будто и не полста тебе. До плеча не дотянуться… Ну, ладно, Иван, глаза твои, слава богу, так что будь здоров. Извини, брат, некогда болтовней заниматься… Дела, — уже серьезно закончил он, отходя к столу, на котором лежало вразброс несколько историй болезней. Молоденькая сестра ввела в кабинет больного. Иван, боясь встретить его невидящий взгляд, спешно вышел… Это было четыре дня назад.

«Поза-поза-позавчера…» — отложилось в его сознании, и дыханье близости, недавности события вернуло Ивана к действительности… С кухни слабо доносилась неизменная Прасковьина «Лучинушка», подавляемая раздражающим скрежетом ножа о рыбью чешую.

«Паша… Пришла Паша», — еще не отойдя полностью, отметил Иван.

Не вставляя на всякий случай корпусную крышку, он не без сомненья покрутил заводную головку часов… Шестеренки шустро задвигались, зашуршали.

— Идут… — солидно молвил Иван, будто сделал что-то обычное, надоевшее. Солидность была напускной… Он вдруг озорно улыбнулся, взял часы, взял трость, вышел на середину комнаты…

— А, на счастье! — негромко сказал он и с размаху хватил часы о пол, допечатал их тростью… Еще раз, еще! Иван счастливо улыбнулся встревоженному лицу Прасковьи, прибежавшей на шум, думавшей, что с ним что-то случилось, улыбнулся разбитым, сплющенным часам и яркому, яркому солнцу, уже высокому, но к зениту только-только подбиравшемуся…

МИХАИЛ ШАНБАТУЕВ ПОБЕДА

Не сразу пришла ты.

Не сразу настала.

Как все настоящее —

В муках рождалась.

…В тылу и окопах

Себя не щадили,

И кровью, и жизнью,

И детством платили.

По дням обгоревшим,

Черневшим, как шпалы,

Немея от боли,

Босая ступала.

И все же пришла к нам!

Та память и мера

И подвигам нашим,

И нашим потерям.

Безвластны-бессильны

Года-расстоянья:

Чем дальше, тем зримей

Твои очертанья.

РИММА ДЫШАЛЕНКОВА

В Магнитогорске 20 лет существует хор сталеваров.

Сталевары поют,

будто сталь выдают,

хором.

На Урале поют,

будто сосны встают

бором.

Ветра северный вал,

океан волю дал

гневу,

величавый Урал

горный голос подал

небу:

«Златы реки вина,

и металл, и жена —

наши!

Осторожней играй,

не плещи через край

чаши!»

По горам, по долам,

по басам, тенорам —

песня.

Сталевары поют,

будто сталь выдают,

честно.

ВИКТОР ЩЕГОЛЕВ РАЗВЕ ЭТОТ СОЛДАТ НЕИЗВЕСТЕН?

Разве этот солдат неизвестен,

Если тридцать безоблачных лет

Он, воскресший в легендах и песнях,

Заслоняет планету от бед?

Пусть упал он от дома не близко,

Посреди обожженных полей,

Но приходят к его обелиску

Сотни тысяч седых матерей.

И для каждой из них он, для каждой,

Поседевшей от ранних кручин,

Алексей, Василек или Саша,

С той войны невернувшийся сын.

ЛЕОНИД БЛЮМКИН ЖЕЛАННЫЙ ПРИВАЛ У КОЛОДЦА

Желанный привал у колодца

В июльский безжалостный зной

Скрипучий журавль встрепенется,

Нырнет и вернется с водой.

Напиться, не вытереть губы

И к жизни вернуться опять.

Под ребрами старого сруба

Биенье ключа увидать.

Как будто в глубины планеты,

В колодец глядеть через край,

Боясь отражение неба

Собой перекрыть невзначай.

ВАЛЕНТИНА СЛЯДНЕВА

* * *

Держит авоську

Старая мама —

Стало у мамы

Силы мало.

Тусклым и ломким

Сделался волос,

Хриплый, негромкий

У мамы голос.