Каменный пояс, 1978

— Да ты что? Я же не дезертир какой. Отпуск же у меня, по ранению. Вот посмотри, — он засучил рукав гимнастерки и показал глубокий розовый рубец. — Вот пальцы немного разработаю и айда! Что я тут сидеть, что ли, буду?!

— Ладно, не сердись, пожалуйста, это я сгоряча, — сжалилась Кланя.

— Ну, а насчет замужества как же?!

— Никак, Саша. Не нужен мне муж, хотя и с погонами такими баскими.

— Ну, замуж не хочешь, дак, может быть, так, а? Слышь, Кланя? — он обнял ее, стиснул груди. Кланя ударила его по лицу изо всей силы и убежала.

А на другой день пришел сам председатель Максим. Он был здоровый мужик, крепкий. Один всего-навсего изъян у него имелся: левая нога от рождения смотрела в сторону и из-за нее в армию Максима не брали. Во времена довоенные страдал он, завидовал мужикам, а сейчас, когда избрали председателем, даже вроде бы гордился перед бабами, притворно недовольствовал: «Эх, если б не моя увечность, давно уже был бы у Рокоссовского!»

Максим даже не поздоровался с Кланей. Повернулся в избе, спросил:

— Где мать-то?!

— В кладовке. Спит.

— Сейчас разбудим.

Кланя думала, что пришел Максим жаловаться на нее из-за Сашки. Но получилось другое. Остался он у матери в кладовке до утра. Это захватило Кланино сердце жгучей ненавистью к мачехе. Еще и ревела: «Не жить мне без него!» Ноги, наверное, не успели остынуть, а она уже… Кланя не раз слыхала о таких бессовестных бабах, но это были лишь слухи, а тут все рядом, в своем доме, вышло. Срам!

Мачеха скоро поняла неистовое Кланино отвращение и заявила так:

— Ты, Кланька, до меня никакого дела не имеешь. И зря дуешься… Никто ты мне. Даже злодейка вечная. Не любил меня Дема из-за тебя: на Груньку ты, на свою покойную мать похожа… И уходи ты от меня, куда хочешь. Не мешай мне жить!

Кланя ушла к бабушке Марье. Попросилась на день-два пожить, да так и живет уже сколько месяцев.

…Только под утро заснула Кланя. И приснился ей сон, добрый-предобрый. Шел с уздечкой в руке по цветущему клеверищу отец. Видать, отвел на поскотину правленческого жеребца Мотива. А рядом с отцом бежал, высунув язык, пестрый щенок Лапко. Кланя стояла на берегу, ждала отца. Но первым подскочил Лапко. Он лизнул Кланину руку и начал носиться кругами по лужку. Кланя проснулась с ясным ощущением какой-то вести. За стеной вполголоса разговаривали бабушка Марья и соседка, тетка Арина.

— Что делать с письмом-то будешь? Покажешь ей?! — спрашивала Арина.

— Ох, не знаю, Аринушка, — завсхлипывала бабушка Марья. — Кто она ему? Ведь не жена…

— Тогда спрячь подальше, а то увидит ненароком.

— На божнице держу.

Они долго еще о чем-то толковали на кухне, и Кланя не выдержала, вскочила с постели, подтащила к божнице стул, пошарила за позеленевшей иконкой, вздрагивая от страха.

Письмо было страшное:

«Уважаемая Марья Ивановна!

Пишет вам старый знакомец и земляк Тихон Александрович Кокорин. Трудно мне писать. Но делать нечего. Надо. Лишился внучек ваш, Иван, обеих ног и находится на излечении в госпитале, где я работаю. Срок выписки у него подойдет где-то в ноябре. Но домой он не собирается: не хочет калекой себя показать. Напишите ему. Что-то надо с парнем делать. Остаюсь пока жив и здоров.

Ваш старый знакомый Тихон Кокорин.»

* * *

— Я, паренек, такие тебе ноги излажу, лучше старых будут, ей-богу!

Протезный мастер Тихон Александрович ходил в военной форме (халат свой санитарный снял вскоре). Он похудел, тонкие пальцы его нервно подрагивали.

Сняв мерки, мастер раскрыл сумку и достал оттуда желтую резиновую грелку:

— Стакан у тя есть?

— Вон, на тумбочке.

— Давай, по маленькой пропустим.

— Что у тебя?

— Спирт. В грелке ношу, от врачей прячу.

— За что выпьем?

— А ты и не знаешь. Так вот знай: земляки мы. Полеводом я был в Тальниках. Пшеничку там одну оставил…

Тихон ловко налил из грелки полстакана, протянул Ивану:

— Доржи.

Иван выпил, сморщился. Тихон налил ему воды и подал ржаную краюху:

— Ношу с собой для занюха.

— Часто пьете?

— Каждый день. Втянулся. Иначе не могу. Протезы делаю вашему брату… Это только говорить, что «воевали», что «герои» хорошо, а видеть тяжко. Вот и пью. Выпьешь — на душе полегче и руки не трясутся…

— Захворать можете.

Тихон недоуменно глянул на Ивана:

— Неужто не видишь… Болен я. В первый год, под Смоленском, легкие просекло. С тех пор засыхаю.

Протезы Тихон принес через три недели. Рассказал Ивану, как правильно надевать, потом помог надеть.

— Ну, айда, — весело сказал. — Пока вокруг кровати, а потом в физкультурную комнату бегай, к фершалам. Они из тебя быстро коня сделают!

Тихон, как и в первый раз, вытащил грелку и спросил Ивана: «Стакан у тя есть?» Они, как и в первую встречу, выпили спирту.

— Скоро домой заколотишь?