Каменный пояс, 1979

По первоначальному авторскому замыслу, первой из названных выше глав придавалось большое значение. Она, по-видимому, должна была стать идейным центром будущей поэмы. Интересны и показательны колебания Ручьева в выборе названия поэмы. Из письма к М. С. Гроссману от 11 января 1958 года узнаем, что первоначально условно, когда работа над поэмой была в самом разгаре, Ручьев называет ее «Товарищ Серго». Но вскоре он изменяет заглавие: «Товарищ Серго» не нравится по трем соображениям: очень много произведений, где герои — весьма значительные люди — называются по такой, уже ставшей штампом формуле: «Товарищ Феликс», «Товарищ Тельман» и т. д. Второе — есть в таком заглавии примесь некоей спекулятивной броскости и, наконец, заглавие это обязывает к более полному созданию образа Серго, его жизни, а ведь у меня он пройдет только периодом. Назвал поэму «Индустриальная история».

Однако в процессе работы первоначальный замысел претерпевает значительные изменения. Название «Индустриальная история» поэт переносит на цикл поэм, вернее, дилогию, а первая ее часть получает новое заглавие — «Любава». Время действия в ней Ручьев решил ограничить тридцатыми годами, событиями первой пятилетки. В следующей части дилогии (заглавие ее тоже несколько раз менялось: «Рождество», «Канун», «Мировая зима») поэт был намерен провести своих героев через события Великой Отечественной войны и завершить повествование сегодняшним днем. В письме к Э. Г. Казакевичу от 8 сентября 1958 года он сообщает: «…На первый Ваш вопрос о поэме могу ответить: «по валу» план выполнен, «по качеству» выполняется. Простите за такое невразумительное определение; просто пришлось очень много думать о том, как дальше жить героям, чтобы, набирая силу, красоту и самостоятельность, дожить до «сегодняшнего дня». Словом, продумал некоторые сюжетные ходы, стал богаче материалом…»

В издательство «Молодая гвардия», где запланирован был выход поэмы «Любава» отдельной книгой, Ручьев должен был представить рукопись поэмы не позднее июня 1961 года. Однако работа над поэмой затянулась еще на год, хотя она целиком поглощала все его время. «Пока не закончу поэму, не примусь ни за что другое», — пишет он М. С. Гроссману. «Я сейчас запарился с поэмой о Магнитострое, — делится Ручьев с М. М. Люгариным 13 апреля 1961 года. — Работаю с октября… устал здорово потому, что в течение нескольких месяцев спал не более 5—6 часов в сутки».

Работал поэт, по его собственному признанию, «очень медленно» — тщательно взвешивал каждое слово, скрупулезно оттачивал каждый образ, добиваясь правдивости, логической стройности, изящества и эмоциональной выразительности. Истинное поэтическое творение, считал поэт, всегда должно быть отмечено мастерством, «чтобы слова, сказанные тобой, были настолько главными, интересными, мудрыми, чтобы ни одно из них не терялось в людских сердцах, было нужно людям, необходимо, неугасаемо, незабываемо». Он признавал только «художественное слово высокого накала, предельной ясности и силы». Эти мысли, записанные в дневнике, поэт повторяет и в письмах к друзьям, к издательским работникам.

«Пишу страшно скупо и спешить не могу… Хочется сделать очень хорошо, и кажется, пока что иначе и не получается. Что сказать Александру Трифоновичу (Твардовскому. — Л. Г.) по поводу сроков окончания — просто не знаю пока», — сообщает Ручьев Э. Г. Казакевичу в сентябре 1958 года.

Необычайная требовательность к себе, не знающая никаких снисхождений; упорная — до изнеможения — работа над словом; создание десятков вариантов не только поэтических строк, но и целых строф и даже глав поэмы, — все это отдаляет сроки завершения «Любавы».

«Боюсь, что я просто измучил тебя своей медлительностью, как говорится, подвел тебя, злоупотребил твоим доверием, — пишет Ручьев редактору будущей книги, поэту Дмитрию Ковалеву 8 сентября 1961 года, когда все издательские сроки уже миновали. — Твердо считал, что осенью приеду в Москву и привезу полностью законченную поэму, но не вышло. …Всю осень и зиму работал над поэмой день и ночь, не спал, не ел досыта и отдыхать не мог. Вся поэма лежала передо мной, как на блюдечке, требовалось только пропустить ее через мозг и, оформив до последней строки, выдать на редакторский стол. Ну, а пишу я, кстати сказать, очень медленно, в среднем — не более одной строфы в сутки. Замучило меня собственное отэка, что ни день, то привередливей становится».

Срок окончания поэмы Ручьев отдаляет до начала 1962 года, так как «хочется в последней главе поэмы проверить и продумать поглубже образные (а стало быть и идейные) обобщения. Ведь за это время опубликован проект Программы КПСС. И хотя замысел моей поэмы не расходится с ее положениями, сделать сердечную сверку своей работы с этим документом времени я считаю себя обязанным», — обосновывает Ручьев в письме к Дмитрию Ковалеву свое решение.