Каменный пояс, 1981

Плетни расступились. Они вышли на небольшую площадку и увидели упершийся задней стеной в отвесный склон игрушечный домик, белый до неправдоподобности. Свежей известью сияли стволы трех абрикосовых деревьев в крохотном дворике, затейливый штакетный заборчик, повисшая над пустотой фанерная будочка определенного назначения. И внутри, в небольшой комнате и еще меньшей кухне, господствовала почти стерильная белизна. На ее фоне несвежий халат Никиты выглядел весьма подозрительно.

Навстречу с никелированной кровати, напомнившей Никите детство, поднялась худенькая простоволосая женщина с бледным лицом и большим тонкогубым ртом, очерченным полосками морщин.

— Ой, все-таки приехали… Как неловко!

«Куда старше двадцати шести», — подумал Никита. Но распахнулись глаза озерной голубизны, и понятие возраста исчезло. Наверное, как-то особенно посмотрел он на нее, потому что перехватил недоуменный Дусин взгляд и встряхнулся.

— Ну, что там у вас? — спросил он сурово и покраснел от смущения.

Женщина наспех заплетала косу.

— Да теперь вроде ничего. Вроде и прошло. Живот, извините, схватило, прямо сил нет. Хоть криком кричи. Да кто ж здесь услышит, все на работе. Я перепугалась, послала Павлика за соседкой, а она, извините, вызвала вас… А оно прошло. Почти не болит… Вы уж не сердитесь, тащились по нашим кучегурам.

Она спохватилась.

— Да что ж вы стоите? Проходите, пожалуйста, проходите. Сейчас арбузом холодненьким угощу, прямо из колодца.

Накинув халатик и завязывая его на ходу, хозяйка прошла на кухню, и оттуда раздался ее возмущенный голос:

— Вот поганец! Вот байстрюк! Целый арбуз умял и не подавился! Ну, я ему покажу!

Стоявший у двери Павлик, благоразумно выскользнул во двор, а Никита с Дусей рассмеялись.

— Спасибо, — сказал Никита. — Спасибо. Не надо нам арбуза. Идите-ка лучше сюда, я вас посмотрю.

— Ну что вы! — женщина смущенно теребила завязки халата. — Не надо. Уже ж прошло… А ежели что — Иван вернется с работы, сходим в больницу.

Но Никита настаивал. Конечно, можно было записать в карточке «вызов необоснован, больная от осмотра отказалась». Сделай запись — и совесть твоя чиста. Но что-то мешало, чем-то эта женщина его тревожила. Он не мог разобраться в том, какая опасность притаилась в ее теле, и потому, свертывая трубочки фонендоскопа, сказал:

— Вот что, собирайтесь, поедем в больницу. Надо анализы сделать. — В этот момент вспомнился Гузов, его кривая осторожная ухмылка, и он внутренне возмутился: бывает же ситуация, когда приходится менять не только линию поведения, но и убеждения.

А женщина не соглашалась. Категорически. Множество невидимых нитей привязывало ее к клетке повседневного бытия: и муж не знает, где обед, и сынишка убежал, и огород не полит, да и мальчишка этот с чемоданчиком явно не нашел ничего и потому страхуется.

В конце концов Никита рассердился. Не хочет — не надо, ее воля. Уже в дверях, прощаясь, он вдруг заметил, что и без того бледное лицо провожавшей их хозяйки домика подергивается восковой голубизной, словно внезапно чья-то рука пережала ей сосуды на шее. Она пошатнулась, и Никита еле успел подхватить падающее тело. Диагноз был ясен, яснее некуда. Теперь, небось, полный живот крови, надо вытаскивать ее поскорее, а как? Гонки по вертикали с носилками в руках? Отпадает. Вниз? То же самое, да еще придется черт знает куда тащить ее на носилках, потому что «Волга» по этой дороге не пройдет. Ах, черт побери, если бы она не была упрямой, как… как женщина. Если бы у него голова сработала вовремя… Да что теперь гадать!

— Кордиамин? Кофеин? — Дуся с привычной ловкостью распахнула чемоданчик.

Никита отрицательно мотнул головой. Лекарства были тут бесполезны, это он знал.

— Мужиков по соседству нет? — спросил он, заранее зная ответ.

— Не-ет. — Рот женщины жадно хватал воздух.

— Тогда вот что: поедете на мне.

— Не-ет. — Это шелестело уже совсем чуть слышно.

— А тут уж вас не спрашивают. — Он взвалил ее на спину и, подхватив под коленки, добавил: — За шею держитесь хоть немного. За шею.

Проулок был пуст. Сквозь косую сеть солнечных лучей мягко сочился грибной дождик. Кто-то, наверное, радовался такой благодати, но Никита, оскальзываясь, с ужасом чувствовал, как с каждым шагом каменной тяжестью наливается прилипшее к его спине тело. Проклятая лестница, казалось, вела на Голгофу. Дрожали колени, икры сводило тугой болью. Сзади, подталкивая, пыталась хоть чем-то помочь Дуся.

«Будь они неладны, живущие (и болеющие) в этом овраге, — думал Никита, — и их предки, выбравшие такое место для поселения, и горисполком, позволяющий существовать этому оврагу, и чертово упрямство женщин, и я сам за то, что всегда увиливал от физкультуры и мои бицепсы похожи на макароны».

А в красном тумане перед глазами все ползли крутые скосы ступеней, и сколько их оставалось до верха, было неизвестно.