Каменный пояс, 1981

Рыжик в ленточки осымал на верзиле брюки, и голое тело сверкало в сизом утреннем свете.

— Убери пса! — тоненьким голоском попросил вдруг перепуганный шофер.

Когда мешки были заброшены в амбар, Герман, не выпуская топора, сказал шоферу:

— Теперь уезжай. Чтобы духу твоего не было. Если еще раз попадешься, укорочу топором руки.

Петя и Альберт понуро сидели на подамбарнике. Герман молча разглядывал их, потом приказал:

— Давай спать! Завтра разберемся… Ишь как деньжонок-то захотели нажить… Последний цемент продали!

Они поплелись в дом. Альберт поймал Германа за рукав.

— Дядя Гера! Прости!

— Нет уж, дружок, тут прощеньем не пахнет! Ты, видно, паразит, не впервые руки к чужому добру прикладываешь.

— Прости, дядя Гера! Ради папки прости!

— Какого еще папки?

— Друг он ваш был. Фронтовой… Семен Кукарский… Он мой папка. А что фамилия другая, так это мать виновата!

Какая-то горячая волна толкнула Германа в сердце.

— Значит, ты сын Сени Кукарского? Ах ты подлец, негодяй проклятый!

Герман ударил самбиста. И заплакал, расстроенный. Нет на земле Сени! А этот подонок в воровство кинулся!

Ни на минуту не сомкнул глаз в эту летнюю ночку Герман. А они спали. Избитые, в похмельном сне. Утром до приезда Толика и Виктора Гавриловича Герман сгонял их на речку, строго потребовал:

— Побрейтесь, приведите себя в порядок. Если спросят — кто, скажете, мол, в городе с хулиганами распластались. И все. Об остальном никому ни слова. Могила!

— Дядя Гера! Век буду помнить! — начал было изливаться Альберт, но Герман резко осадил его.

— Хватит! Сейчас хлопот у нас повыше усов. Должно разнести всю эту беду дымом. Так, Петя?

— Так, — помушнел каменщик. — Спасибо, Герман, что прощать умеешь. Ребятишек ведь у меня двое… Я свой грех делом закрою!

* * *

К концу июля осталась только штукатурка и покраска. Но цемент уже кончился, не было в колхозе ни известки, ни краски. Сидели мужики несколько дней без дела, спали в запас.

Герман каждое утро и каждый вечер ходил к председателю, и тот, наконец, рассердился на него всерьез:

— Что ты ходишь, кишки из меня выматываешь? Ну где я тебе возьму эти цемент и краску? Рожу, что ли?

— А мы простаивать днями должны?

— Не знаю. Не простаивай! Вот прораб из города приедет, там видно будет!

Приехал из города Степа. Ничего утешительного.

— Можно купить, но только в розницу.

— Это как?

— Ну, значит, за наличный расчет… А колхоз и школа на такое пойти не могут. Надо только перечислением.

— Так что же делать?

— А черт его знает.

Начались затяжные августовские дожди. По утрам ненадолго выглядывало солнышко, а потом спускался мелкий бусенец и шел весь день, до вечера. Вечером ненадолго обмытая заря показывалась на горизонте, обнадеживая людей, но после полуночи опять собирался дождь. В один из таких дней пришел к шабашникам Степа, объявил:

— Сегодня подписали ваши процентовки. Завтра валяйте в кассу денежки получать… Восемнадцать тысяч выгнали, так что есть смысл и погулять! — чувствовалось: Степа старается задобрить Германа. Но Герман был мрачен:

— Рано еще нам гулять!

Первая за лето получка, кажется, должна была подействовать, как первая выставленная весной рама. Но такого не получилось. Не было результата… Не выполнялись договорные обязательства. И все они, такие разные, были угнетены чувством своей виновности перед селом. Всем хотелось (и это было уже недалеко) постоять у парадного входа в новую школу, увидеть входящих в нее детей и взрослых, порадоваться вместе с ними. Самое странное, заметил Герман, такое ощущение возникло в бригаде совсем недавно, но расти начало, как на дрожжах.

Ночью сирень гудела жирной, переполненной хлорофиллом, листвой. Колотился в окошко ливень. Германа разбудил Петя.

— Слушай, бригадир! А ведь мы можем сброситься! А?

— Опять ты за свое? — заворчал Герман. — Мало того, что было?

— Не понял ты меня. Завтра получка, по три с лишком дадут… Что же, их сразу прижилить и все? Кинем по сотне, хрен с ним, и купим эту самую краску и цемент, и известь… Заканчивать надо.

— По сотне будет мало.

— Ну так по две.

— Ты согласен?

— А то нет, что ли?

— Так…

— А потом колхоз рассчитается продуктами или еще чем.

Герман окончательно продрал глаза, улыбнулся.

— Ты, Петя, не каменщик, ты — президент. Ей-богу! Так мы и сделаем… Вся тут и недолга!

…Теперь даже поздними вечерами, даже за полночь, в школе горели переноски. Это был рывок большой силы.

Следом за штукатуркой начали побелку краскопультом, привезенным Петей из города. Герман допросил Петю без церемоний:

— Не краденый?

— Свой, Герман. Чтоб мне провалиться… Из старых, списанных, по частичке собирал. Да еще и усовершенствовал: смотри, как нежно накладывает раствор!

— Ну ладно. Ты прости, что я так спросил тебя. Не хочется позору…

— Не будет его больше. Никогда.

Они опаздывали к сдаче на неделю. Это вначале расстроило всех. Но Степа, занимавшийся отладкой тепловых приборов и санузлов, успокоил:

— Новый учебный год можно начать и в старом здании. В сентябре еще тепло. Ничего.

В день завершения работ приехала на рейсовом автобусе Маруся.