Каменный пояс, 1983

В тот день они как раз по очереди прочитали какую-то статью в журнале и, не откладывая, принялись спорить. Речь у них зашла о семье, но не об одной какой-то, а так, вообще. Николаю это было малопонятно, он только старался определить, кто из спорщиков основательнее. Выходило — очкастый Лаптев. Хмурясь, он все склонял: «духовность, бездуховность», и Каверзнев, вторя ему, только слова вворачивал подлиннее: «интимно-физиологические», «психогигиенические»… Так и богдановские мужики умели: один просто матом кроет, а другой еще «распро…» и «перетуды…» прибавляет.

— Умничают целыми днями, а чем сами болеют, не поймешь, — поделился с Николаем своими впечатлениями Петя, когда спорщики куда-то перебазировались.

Прошел еще день-другой, и Николай встал на ноги. Правда, здоровее он себя не почувствовал, стояние, а потом и хождение по стеночке разоблачало его слабосильность, но это же и дух как-то укрепляло.

На обратном пути из процедурного они с Петей садились в кресла под пальмами и отдыхали, глядя через широкое окно на оперившийся больничный сад. В конце апреля долго продержалась непогода, случались дожди и в начале мая, а это само собой и их разговор о поздней посевной, о видах на урожай определяло.

— Свояк приезжал, — сказал как-то Петя. — Ничего, говорит, с посевной не получается. Погода, сам видишь, какая, а в совхозе бардак как нарочно, каких еще не было. Директор не на сев, а на культивацию нажимает. Такая, говорит, поздняя посевная раз в десять лет бывает, давайте с овсюгом бороться, зеленый пожар тушить. По третьему разу утюжат!

— Ну и что, — пожал плечами Николай, — правильно…

— А когда же пшеница будет расти, ты что!

— Ну и овсюг тоже — беда, — неохотно сказал Николай. — У нас, например, из-за него всходов не бывает видно… Петь, а сам ты кем работаешь?

— Радистом. На радиоузле. Мы там со свояком. А что?

— Да так, давно хотел спросить просто…

— Думаешь, не разбираюсь? Да я же вырос в селе! На комбайне лет десять работал.

Николай смутился.

— Да я ничего, — пробормотал. — Тут все от погоды зависит. Может, пойдут еще дожди, потом, в июне… Идут же обычно…

Затем Николай склонил разговор в другую сторону, и неловкость забылась. Тогда он рассказал про свою работу, спросил, дадут или не дадут ему после операции колесный трактор?

— Инвалидность тебе дадут, — вдруг осадил его, точно в отместку за что-то, Петя. — Третью группу — точно. А про трактор забудь и думать.

Это смутило Николая. Ну, трактор — ладно, а что вообще будет с ним после больницы? То нельзя, это нельзя… Главное, пока язва сидела, можно было, а вырезали — сразу нельзя.

— Ну, сразу-то — не сразу, — рассудил, подобрев как-то Петя. — Что нельзя, то нельзя и до операции было… Ну, да ты молодой еще, чего там — тридцать пять. Наломаешься, когда зарубцуется.

С того дня и началась маета. Николай силился заглянуть на неделю, на месяц вперед, и ничего не мог там разглядеть. Никогда не было у него такой особой нужды — жизнь планировать.

— Да перестань ты себя дергать, — посочувствовал ему Петя. — Будет ВТЭК, там все за тебя решат и, что надо делать, подскажут.

— Какой втык? — переспросил Николай.

— Экспертная комиссия, — подсказал Лаптев, который, уткнувшись в книжку, между прочим, все и всегда слышал.

— Ну и ладно, пусть решают, — сказал Николай потверже, сообразив, что стал уже чем-то надоедать соседям по палате.

Погода налаживалась, и он особенно нетерпеливо стал поджидать Катерину с новостями из Богдановки. К Пете уже в третий раз жена приезжала, в определенные часы спускаются в вестибюль городские, полчаса и больше просиживая там с женами или родственниками… Но однажды, уже перед самым «тихим часом», кликнули и Николая.

С третьего этажа он спустился как только мог быстро и, запыхавшись, наткнулся в вестибюле на расставившего руки Пашку Микешина.

— Ну, живой? — радостно зашумел гость.

— Живой! — подтвердил Николай, держась за грудь.

А посидеть, поговорить подробнее им не удалось. Неумолимая бабуся из «приема передач» выперла посетителей на крыльцо и заложила дверь прочным засовом. Николай попробовал уговорить ее, но ничего не получилось, и он поплелся в палату. От Пашкиных «все нормально — все путем» в голове осталась какая-то обескураживающая пустота, а на руках — летний хлопчатобумажный костюм и десять рублей денег, присланные Катериной. «Витька переболел корью», — велела она передать на словах, и это должно было все объяснить.

Время, показалось Николаю, совсем остановилось. Никого из них не выписывали, распорядка не меняли, и надоело в конце концов все: и лежание, и процедуры, и специальная еда, и вечерняя толчея в комнате с телевизором, и разговоры соседей, переключившихся на международные темы.

— Что они по стольку держат? — возмутился Николай пришибленно.

— Это же не участковая больница, — усмехался начинавший терять свою тихость Петя, — межрайонная! Чем-то надо звание оправдывать? Вот и держат… Как будто от одного этого люди здоровей становятся. Мы-то ходим еще, а в морг опять машина пришла. Э-э…