Каменный пояс, 1985

Мы шли полем. Вдруг видим: в овраге лежат немцы. Мы хотели спрятаться за овин, а немцы нас заметили, стали стрелять. Они ранили девочек, Нину и Дашу, ранили тетенек, меня ранили в глаз. Когда стемнело, мы опять стали пробираться к Городищу. У меня очень болел глаз. Девочки и тетеньки отстали от нас — им было тяжело идти. Девочки плакали. Мама хотела помочь им, задержалась и тоже отстала. А меня утром подобрали красноармейцы и увезли в санчасть. Так я потерял маму. Брат Петя и сестра Клава пропали еще раньше. Глаз у меня сейчас ничего не видит. Верно, останусь с одним глазом на всю жизнь. Дорогой братик! В войне с белофиннами ты получил медаль «За боевые заслуги», значит, ты смелый. Наказываю тебе: не жалей фашистов, бей их, зверей. Отомсти за все наши страдания.

Письмо Лени Хромых, 11 лет.

Здравствуй, дорогой папа! Шлю тебе привет и крепко целую. Папа, я нахожусь в детском доме. Витя и Валя тоже здесь. И Лида, и маленький Боря. Мы живем хорошо, кормят и одевают нас хорошо. Я хожу в школу в третий класс. Папа, мы остались без мамы. Немцы нашу маму убили бомбой. Отомсти им за маму, бей их и громи.

Папа, когда немцы подходили к нашему совхозу, женщины все побежали, а мы — за ними. Витя посадил на шею Борю, а Ваня, Лида и я бежали сзади. Так мы бежали десять километров до станции. На улице была метель. Мы отморозили ноги, и меня сразу положили в больницу.

Папа, фашисты хватали самых маленьких ребят, подбрасывали их вверх и подставляли штыки. А еще они давали хлеб с порохом, и ребята умирали.

Папа, пиши, как ты живешь. Я по тебе очень скучаю. Разбей фашистов и приезжай к нам. Мы будем жить с тобой. Был бы я сейчас побольше, тоже бы пошел на фронт бить фашистов. Папа, я уже пионер. Бей фашистов без жалости. Твой сын Леня Хромых.

Из письма Николая Ведерникова, 15 лет, из города Погорелое Городище.

В нашем районе немецко-фашистские оккупанты пробыли девять месяцев. Город Погорелое Городище был веселым и красивым. Через два месяца после захвата немцами город опустел, фашисты выгнали всех жителей. По домам ходили гестаповцы, одетые в длинные зеленые плащи-накидки с зеленой бляхой на шее. На пластинке надпись: «Гестапо». Они говорили: «Уезжайте немедленно за черту города. Кто останется в городе, будет расстрелян». Мы с мамой пошли в деревню Бурцево, попросились на квартиру к знакомой колхознице. В середине зимы немцы выдумали пронумеровать всех русских, проживающих в районе. Каждому русскому выдали деревянную бирку и велели повесить на шею, как крест, только поверх одежды. На бирке было написано: «Деревня Бурцево, 26». Такая бирка была у меня. А у моей мамы был 125 номер. Люди ходили с номерами, словно собаки с номерованными ошейниками, даже хуже: собаки имеют какие-то клички — Букет, Полкан, Трезор, Бобик и так далее, мы же не имели ни имени, ни фамилии, ни прозвища, а были просто номерами. Без этой бирки нельзя было никуда показаться. Поймают без бирки за километр от деревни — смерть. А если в лесу повстречают, то и разговаривать не станут, расстреляют. Восьмого августа Красная Армия освободила наш район. Четырнадцатого августа 1942 года мы вернулись в свой родной город. Пришли и заплакали: города не стало. Вместо домов и кварталов кучи пепла и битого кирпича.

Из письма Федора Казакова, 11 лет, из деревни Яр Московской обл.

Мы сидели в бомбоубежище. Вдруг мы услышали: «Рус, выходи». Мы вышли. Дом наш был ограблен. Мама зарыла в подвале хлеб, картошку. Все они откопали и увезли. Вечером пришел офицер и приказал сестре мыть пол. Сестра вымыла, а ночью с тринадцатью девчонками они убежали в лес. А нас немцы выгнали из дому. Всех взрослых и нашу маму немцы угнали куда-то. Мы остались одни. Где мама, я так и не знаю. Шел я как-то по улице. Немец подошел ко мне и сказал: «Снимай сапоги». Я снял. Он забрал себе, я босиком побежал по снегу. Мы собрались одиннадцать пацанов и стали жить в окопе. Питались чем попало. А недалеко был блиндаж немцев. Они, как увидят нас, заставляли таскать воду, колоть дрова. А что не так сделаешь, били. Один раз я так замерз, что решился зайти в свою избу погреться. Только открыл двери, — немец меня вышвырнул на улицу.

Из письма Александра Кривицкого, 13 лет, со станции Полота Витебской обл.