Каменный пояс, 1986

Это целое собирается на репетициях по крупицам, по крохам. Тут нет рецептов, нет формул. Никто не знает, каким таинственным образом музыка воздействует на людей. «Музыка — это стенография чувств», — говорил Лев Толстой. Но какие символы в этой стенографической азбуке главные, как узнать?

Почему одна песня у «Ариэля» получается, а другая не получается, а третья вообще всеми воспринимается как «не наша»? Задайте этот вопрос артистам, и никто не ответит. Это тайна, которая отделяет искусство от ремесла. Вот почему снова и снова на репетициях идет поиск единственно возможного тембра, темпа, аккорда.

В неудачно сложенном доме все-таки можно жить, тогда как неудачно сложенный «музыкальный дом» не нужен никому.

Особую стоимость в связи с этим приобретают отношения людей, сама атмосфера репетиции.

Я это понял не сразу. Во дворе филармонии хорошо слышно, как где-то на втором этаже выводит вокализ певица на своей репетиции, или торопливо, сглатывая звуки, «выдает» музыкальную фразу рояль. Но когда начинает репетировать «Ариэль», все звуки эти тонут в солидном звучании электромузыкальных инструментов. Поэтому на первых порах меня смешило загорающееся у входа на сцену красное табло: «Тихо! Идет репетиция!» Мне все казалось, что это табло надо бы повесить с другой стороны двери, перед глазами артистов «Ариэля», чтобы они не забывали о певице и о пианисте. Но потом я понял, как капризна вообще творческая атмосфера, как пугливо вдохновение, как недостижима ускользнувшая музыкальная фраза — отблеск мимолетного чувства.

Репетиция похожа на движение в фантастическом мире сновидений, когда лишь смутно чувствуешь притяжение далекой цели и идешь к ней на ощупь.

Иногда Ярушин сообщает название исполняемого произведения шепотом: «Дубро-овушка», давая как бы настройку, необходимую лирическую ноту. А иногда на репетиции больше, чем слова, помогают жесты. Вот вижу, как Гуров широким полетом ладони объясняет, каким ему видится развитие мелодии.

Стихия репетиции...

Заканчивается она у «Ариэля», как правило, «концертом по заявкам». Исполняются «любимые песни», то есть нетвердо кем-нибудь выученные. И если во время исполнения ошибется другой музыкант, восторженно кричит тот, кто заявлял:

— Так это наша любимая песня, старичок!

В такой момент Ярушин иногда останавливает репетицию и спрашивает:

— Кто играет без нот, поднимите руки. Так, Гепп, Антонов, Гуров...

— Одни и те же, одни и те же играют без нот, — вздыхает Каплун и добавляет страдальчески: — И так плохо...

Крупным планом: Борис Каплун

Смею утверждать: Каплун — самый счастливый из ариэлевцев. У него как будто нет никаких проблем. Он любит все песни. Для него концерты не работа, но жизнь и, возможно, в лучшей своей части.

Вот он с азартом раскрывает перед нами образ одинокой, заневестившейся и несчастной Бабы-Яги. В неожиданном ракурсе мы видим традиционный персонаж русских народных сказок: Баба-Яга наделена узнаваемыми чертами измученной бездельем пенсионерки. Ей не с кем пообщаться, не с кем «чай с малиновым вареньем похлебать». Каплун так красочно, с такими яркими деталями создает образ, что многие угадывают по короткой сценке не только сегодняшний день Яги, но и ее прошлое и даже будущее. Некоторые даже предлагали написать продолжение «Бабы-Яги», может быть, даже целый цикл. Например, рассказать о сказочном клубе «Для тех, кому за двести тридцать». И такое продолжение появилось.

Вот другой образ, в «Дубровушке» — невесты Катеньки. Другой характер, другие отношения. Горькие и даже драматические минуты прощания с детством, с матушкой, предчувствия разлуки. «А разлучит нас с тобой молодой Ванечка»...

И для каждой песни Каплун находит в себе материал для создания запоминающегося образа. Его любовь ко всем песням объясняется не какой-то неразборчивостью, а напротив, — профессиональным артистизмом, который побуждает овладевать любым материалом.

Борис Каплун считает, что специфика артиста ВИА — это выражение его человеческой сущности. «Какой ты пришел из жизни — такой ты и интересен зрителю, а не другой человек, не человек в чьей-то маске», — говорит он. Однако сам он часто прибегает к актерскому перевоплощению. И не только на сцене. На репетициях это прорывается в розыгрышах и шутках, в общении с людьми — в душевной открытости и в умении после двух слов стать лучшим другом первого встречного.

Один из немногих в «Ариэле», кто не пишет музыку (есть еще такой — Антонов). Не пишет потому, что не чувствует внутренней потребности. «Мое призвание, — говорит он, — пережить, перечувствовать музыку, которую создает композитор, так глубоко, что она становится как будто моей». И в этом проявляется его душа актера.

Прекрасно владея скрипкой, он в «Ариэле» играет на инструменте далеко не родственном ей. Барабан его любимый инструмент. «Подходит мне по темпераменту, — говорит Каплун. — Есть куда вложить энергию. Хочется еще доказать, что в барабан можно не только лупить, но и выводить на нем мелодию. Разве это не слышно?»