Каменный убийца

– И в то же время они друг для друга чужие. Не нужно быть детективом, чтобы увидеть: они едва выносят друг друга. Они когда-нибудь дружили между собой?

– До отъезда Джулии – да. Мы играли в разные игры. В слова. В аллитерации. И я читала детям.

– Питер рассказывал мне об этом. Он все еще помнит то время.

– Питер неблагодарный человек. Я знаю, что́ он вам говорил. Что было бы лучше, если бы я умерла.

– Он этого не говорил. Мы рассуждали об отношениях в семье: станут ли дети встречаться, когда вас не будет. Он сказал, что они, возможно, станут дружнее.

– Правда? Это почему?

Она задала этот вопрос небрежным тоном, но Гамаш почувствовал искренний интерес.

– Потому что сейчас они приезжают, чтобы увидеть вас. И только вас. А друг в друге они видят конкурента. Когда вы уйдете…

– Умру, старший инспектор. Ведь вы имеете в виду «умру»?

– Когда вы умрете, им придется найти повод, чтобы встречаться. Или не встречаться. Семья либо исчезнет, либо сплотится. Вот о чем говорил Питер.

– Знаете, Джулия была лучшей из них. – Не глядя на Гамаша, миссис Финни двигала сахарницу туда-сюда по просыпанному песку. – Добрая и отзывчивая. Она почти ни о чем не просила. И всегда была настоящей леди. Мы с ее отцом пытались всех научить этому – быть маленькими леди и джентльменами. Но только Джулия поняла нас. У нее были такие прекрасные манеры.

– Я тоже обратил на это внимание. Мой отец всегда говорил: в присутствии джентльмена чувствуешь себя легко.

– Забавно, что такие слова говорил человек, который стольким людям нанес вред. Уж ему-то, конечно, было легко, пока другие воевали. Что чувствует человек, имея отца, которого все клеймят?

Гамаш выдержал ее взгляд, потом перевел глаза на лужок, спускающийся к золотистому озеру и пристани, на которой сидел и вел свои подсчеты старый уродец. Человек, который знал его отца. Ему хотелось расспросить Финни об отце. Гамашу было одиннадцать, когда к их дому подъехала полицейская машина. Он смотрел в окно, прижавшись мягкой щекой к колючей спинке дивана. Ждал родителей. Они уже давно должны были приехать. Но сегодня задерживались.

Он увидел машину и сразу же понял, что это не они. В чем было дело – немного иначе работал двигатель? Под иным углом светили фары? Или что-то другое сказало ему: нет, это не они? Он увидел полицейских, вышедших из машины. Они надели фуражки, немного потоптались на месте, потом пошли.

Шли они очень медленно.

Его бабушка тоже видела машину, свет фар которой пробивался в окно. Она пошла встречать его родителей.

Он видел, как она медленно идет, медленно протягивает пальцы к дверной ручке. Он пытался пошевелиться, сказать что-то, остановить ее. Но если весь мир только замедлился, то маленький Арман вообще замер.

Он просто смотрел с открытым ртом.

Потом раздался стук. Не резкий, а гораздо более зловещий. Кто-то словно поскребся в дверь, тихонько потер ее. Гамаш увидел, как изменилось лицо его бабушки за мгновение до того, как она открыла дверь. Но ведь его родители наверняка не стали бы стучать? И тогда он побежал к ней. Хотел остановить, чтобы она не впустила в дом то, что скреблось за дверью. Но остановить это было невозможно.

Полицейский еще не сказал ни слова, а она уже прижала лицо Армана к своему платью, и он по сей день задыхается от запаха нафталина. И до сих пор чувствует у себя на спине ее большую руку. Она словно поддерживала его, чтобы он не упал.

Все оставшееся детство и юность вплоть до двадцати лет Арман Гамаш не мог понять, почему Господь забрал их обоих. Неужели он не мог оставить ему хотя бы одного? Он ничего не требовал, ни в чем не обвинял неуклюжего и бездумного Бога, просто недоумевал.

Ответ он нашел, когда встретил Рейн-Мари, полюбил ее и женился на ней, а потом с каждым днем любил все сильнее. Тогда ему стало понятно, насколько добр был Господь: он не забрал одного из них, оставив другого в бесконечном отчаянии. Даже для него, Гамаша, не оставил.

Старший инспектор перевел глаза с озера на сидящую перед ним старуху, которая излила на него всю свою горечь.

Он смотрел на нее добрым взглядом. Не потому, что знал: это смутит и озлобит ее еще сильнее. Просто у него было достаточно времени, чтобы пережить утрату, а ее рана была так свежа.

Скорбь – это остро заточенный кинжал, которым человек терзает себя. Кинжал этот сделан из недавних утрат и старых печалей. Он выкован, закален и иногда отполирован. Айрин Финни была убита смертью дочери, и к этой ее скорби добавились долгие годы горечи и разочарования, богатства и гордыни. Но выкованный ею кинжал на какое-то время прекратил терзать ее и теперь был направлен вовне. На Армана Гамаша.

– Я любил моего отца тогда и люблю сейчас. Все очень просто, – сказал он.

– Он этого не заслуживает. Мне очень жаль, но так оно и есть, и я не могу об этом молчать. Правда лишь освободит вас от иллюзий. – Она почти сочувствовала ему.

– Я согласен, – сказал Гамаш. – Но еще я верю в то, что человека освобождает не правда о других, а правда о нем самом.

Миссис Финни ощетинилась: