Каменный убийца

– Мы с Оливье так огорчились, узнав про сестру Питера, – сказал Габри, показывая Рейн-Мари ее комнату. Обстановка была удобная, располагающая, кровать из темного дорогого дерева, чистое белье роскошной белизны. – Как там они поживают?

– Они потрясены, но держатся, – сказал Гамаш.

А что еще он мог сказать?

– Ужасно. – Габри покачал головой. – Клара позвонила и попросила меня собрать для них кое-какие вещички. Голос у нее был расстроенный. Вы чечетку танцуете? – спросил он у Рейн-Мари, подражая движениям старинного танца, этакой сельской помеси степа и кельтского танца.

Вопрос был довольно неожиданный, и Рейн-Мари в изумлении уставилась на Габри.

– Никогда не пробовала, – ответила она после некоторой заминки.

– Что ж, Мария, царица мира,[57] вас ждет развлечение. Через несколько дней мы празднуем День Канады на деревенском лугу, и мы присовокупим к этому исполнение чечетки. Я вас записал.

– Пожалуйста, возьми меня назад, туда, где убийца, – прошептала Рейн-Мари на ухо мужу, целуясь с ним на прощание у машины несколько минут спустя.

От Армана привычно пахло розовой водой и сандаловым деревом. Машина тронулась, и Рейн-Мари помахала ему, все еще оставаясь в мире этого запаха, в мире комфорта, доброты и спокойствия, в мире, где не танцуют чечетку.

* * *

Старший инспектор Гамаш вошел в здание Квебекской полиции в Шербруке и назвал себя дежурному.

– Не могли бы вы показать, где у вас хранятся вещдоки?

Полицейский вскочил из-за стола:

– Да, сэр. К статуе – туда.

Они проследовали за ним через все помещение в большой гараж. Чарльз Морроу стоял у стены, словно заказывая громадную порцию выпивки. На стуле перед статуей сидел полицейский, назначенный для охраны.

– Я подумал, что лучше выставить охрану, чтобы никто тут ничего не подменил. Я знаю, вы отобрали образцы крови и земли. Мы отправили их курьером в лабораторию, но я на всякий случай взял еще.

– Вы очень обстоятельны, – сказал Гамаш.

Стук их каблуков по бетону гулким эхом разносился по гаражу. У Гамаша создалось впечатление, будто Чарльз Морроу ждет их.

Он кивнул полицейскому, охраняющему статую, и отпустил его, потом приложил руку к каменному туловищу, сам не зная, что он рассчитывает ощутить. Может быть, слабый пульс.

Гамаш и в самом деле почувствовал что-то неожиданное. Он переместил руку в другое место, на локоть Морроу, и потер его.

– Жан Ги, посмотри-ка.

Бовуар подошел ближе:

– Куда?

– Потрогай.

Бовуар положил пальцы туда, где только что была рука его шефа. Он предполагал ощутить холодок камня, но почувствовал тепло, словно Чарльз Морроу, этот скряга, забрал тепло Гамаша.

Но Бовуар ощутил и кое-что еще. Нахмурившись, он переместил руку на туловище Морроу и погладил его. Потом подался еще ближе к статуе, почти уткнувшись в нее носом.

– Это не камень, – таково было его заключение.

– Я тоже так думаю, – сказал Гамаш, отступив от статуи.

Статуя была серой. В одних местах темно-серой, в других – светло-серой. А поверхность была слегка неровной. Поначалу Гамаш подумал, что скульптору удалось каким-то образом добиться этого эффекта, но, потрогав статую и приглядевшись к ней внимательнее, он понял, что это свойство присуще самому материалу. Неровности, напоминающие неровности кожи, были частью того, из чего изваяли эту статую. Словно взяли человека гигантских размеров, а потом превратили его в камень.

– Что это? Из чего его высекли?

– Не знаю, – сказал Гамаш, часто повторявший эти два слова во время текущего расследования.

Он заглянул в лицо Чарльза Морроу. Потом отступил еще на шаг.

На лице все еще оставалась земля и стебли травы. Статуя напоминала выкопанного из земли покойника. Но лицо под слоем земли казалось решительным, целеустремленным. Живым. Руки свободно висели вдоль боков, ладони приподняты. Он словно потерял что-то. Следы крови, теперь высохшей, окрашивали голову и руки Чарльза Морроу. Чуть выставленная вперед нога выдавала какую-то неуверенность.

Если воспринимать его по частям, то он производил впечатление мрачного, нетерпеливого, алчного и явно нуждающегося в защите человека.

Но в целом у Гамаша создалось совершенно противоположное ощущение. Сумма отдельных частей говорила о томлении, печали, смирении вперемешку с решимостью. То же самое он испытал, когда со статуи упало покрывало и он впервые увидел ее. А сейчас Гамашу показалось, что он находится в знакомом саду в Париже.

Если большинство туристов спешили в Лувр, Тюильри, к Эйфелевой башне, то Арман Гамаш направлялся в тихий дворик за маленьким музеем.

И там он отдавал дань уважения людям, давно оставившим этот мир.

Это был музей Огюста Родена. Гамаш шел смотреть «Граждан Кале».[58]

– Эта статуя тебе ничего не напоминает?

– Ужастики. Вид у него такой, будто он вот-вот оживет, – сказал Бовуар.

Гамаш улыбнулся. В этой статуе было что-то неземное. И как ни крути, на ее счету уже была одна жизнь.

– Ты когда-нибудь слышал про «Les Bourgeois de Calais» – «Граждан Кале»?

Бовуар сделал вид, что задумался.

– Non.