Каменный венок

Я хотела спокойно заговорить, а голос сорвался, слышу, в темноте подбираются все ближе, сдавленно дышат, да не впереди, а между мной и выходом. Я громко откашлялась, чувствую, они ждут, может быть, первого моего слова, чтоб все решить - хватить меня кирпичом по голове, готовы рассвирепеть, впасть в истерику со страху - у них это просто. Я как-то все это почувствовала и сказала негромко:

- Эй, вы! Дело есть!

Задышали посвободней, а молчат.

Понемногу завязался такой разговор: я просила, чтоб мне позвали Вафлю, а подростковый, с баса на петуха ломающийся и тем особенно мерзкий голос из темноты на каждое слово тотчас же отвечал мне без запинки матерщиной, дурацкими похабно-бессмысленными приговорками, все в рифму, а детские сипатые голоса выжидательно хихикали, вымученно, вроде со злорадством. Эти присказки были деревенские, сразу можно было узнать.

Я вслух усмехнулась и равнодушно спросила:

- Ребята, а кроме этого деревенского, никого у вас нет? - и попала. Он и вправду был деревенский, и то, что я это узнала, как-то его морально принижало перед городскими шпанятами - он заругался уже не в лад, бессмысленно, и чей-то голос мне ответил наконец:

- Какую тебе еще вафлю?.. Вафлюя, что ли?

- Ну, Вафлюя.

- А тебе на что? Он утопился!

Другие поддержали: наперебой сообщили разные варианты - в бочке с чем именно он утопился, соленым огурцом застрелился, с какого моста сиганул, и на чем удавился, и каким способом сумел набить себя порохом, чтоб взорваться.

Голосов становилось что-то многовато, мне до смерти хотелось повернуть обратно, пока настроение было еще неопределенное.

- Так вот, передайте Вафлюю, я завтра, как стемнеет, приду опять, буду тут на углу ждать, дурак будет, если не придет, дело интересное, пальцы кусать будет потом!

Я чиркнула спичку, она пыхнула и погасла, вторую я сама нечаянно погасила, слишком торопливо ткнув в бумажный жгут, наконец огонек медленно стал переползать на край газеты, а я всем затылком и шеей чувствовала, что вот именно туда меня сейчас стукнут кирпичом или железной палкой, пока я стою в темноте, не отрывая глаз от еле разгорающегося огонька.

Меня не пропустили и не задержали. Я протиснулась через толпу, освещая себе дорогу, и сердце у меня колотилось, как язык колокольчика, и думала: вот сейчас они опомнятся и бросятся за мной, а я в темноте даже не знаю, куда бежать по этим бесконечным подвальным коридорам.

- Стой, зарязза-а! - истерически заверещал все тот же мерзкий голос подростка.

Не остановлюсь - они все начнут орать "стой!", кинутся меня догонять, хватать, сами не зная еще зачем.

Я остановилась, обернулась и повторила:

- Поняли? Завтра я приду обязательно! Пока! Живите весело!

Еле удерживаясь, неторопливо пошла дальше к темной дыре поворота кирпичного хода. Только бы не сбиться. Свернула и увидела надвигающуюся стену тупика! Не туда! Я быстро повернула, остаток крученой бумаги жег мне пальцы, гаснул, тлел по краям гаснущей дорожкой, ничего не освещая.

Я завернула за угол и шла в темноте, пока не почувствовала какое-то облегчение глазам и не сразу поняла: они стали что-то видеть - это был серый слабый свет, сочившийся из отдушины. Выход был близко, и я выбралась на землю, под серое небо и с удивлением осмотрелась - я вышла совсем не там, где входила. Но тут уж все было видно, двор, стены, слышны были живые голоса людей и шум проехавшего с громким тарахтением автомобиля.

Я пролезла через пустой проем окна и соскочила прямо на тротуар, на улицу, а не в переулок, и какие-то прохожие в страхе шарахнулись от меня, чуть не опрокинув детские саночки с мелкими дровишками.

Все благополучно сошло. А могло кончиться худо.

Так мне сказал дежурный в уголовном розыске, к которому я зашла посоветоваться. Он пожимал плечами, качал головой и ругал меня за легкомыслие, объясняя, какая это проблема, годы потребуются, чтоб справиться с беспризорностью, - среди них есть всякие, тут дурачок какой у него где-нибудь на Украине родителей убили, и он, голодный, одичалый, крадется, рыщет, ходит, как галчонок какой или, например, обезьянка, и смотрит, где клюнуть или ухватить какой-нибудь плод. Что этот плод растет не для его пропитания в чьем-нибудь ларьке или в лавке - это ему ноль внимания, он же галчонок, обезьяненок. Ему клевать надо. А рядом с ним в той же стае может быть уже вокзальный, поездной вор, карманник с некоторой квалификацией. И происходит обмен опытом, то есть заразой, социально опасной. Поймаешь такого и разбирайся - мартышка голодная на тебя глазки пялит или, может, уголовный элемент, соцопасный.

- У меня мартышка.

- Смотря сколько он в ихнем котле варился. Только не вздумайте туда путешествовать больше, ни в коем случае. А своего если выловите, мы поможем его на вас оформить в полчаса. Только трудности будут в семье. Он что, совсем чужой?

- Да вот прибился к нам, а его напугали, он и сбежал.

- Ну что ж... Желаю успеха.

На другой день вечером я долго зря простояла на углу против пустой громады недостроенного дома, чувствовала, что подсматривает кто-то из темноты пустых проемов окон.