Каменщик, каменщик

- Надо проявлять чудеса героизма! - кричал Троцкий. - Как проявлял их маленький эксплуататор, мелкий хозяйчик. Тот не жалел ни себя, ни жены, ни детей, спал по четыре часа в сутки, урезывал себя в каждом пятаке, но зато прошел период первоначального капиталистического накопления. И нам нужно бороться с такой же страстью, но за пятак советский, социалистический! И тогда, несмотря на нашу жалкую, постыдную бедность, мы вытащим страну из нищеты и капиталу не сдадим!

Зал качало от оваций, а Павлу было тоскливо и одиноко. Он с трудом протиснулся к запасному выходу. Не хотелось сталкиваться с сокурсниками. Они бы насели: как, мол, тебе Троцкий? А правду разве ответишь?

Перегоняя Челышева, сверху повалила толпа, и он свернул в курилку переждать, пока спадет энтузиазм и комсомолия разбредется по общежитиям. Однако когда через четверть часа Павел выглянул на винтовую лестницу, оказалось, что низ ее, точно мухами, усеян парнями и девчатами в пиджаках и кожанках, а перед ними стоит народный вождь.

- Как вам, Лев Давыдович, не боязно перед столькими людьми говорить? спросил один хлопец.

- А тебе что, страшно? - удивился Троцкий.

- Еще как!

- Если в зале двести человек - страшно?

- Две-ести?! Если двадцать - и то...

- А когда - пять?

- Ну, пять - куда ни шло...

- Тогда убеди себя, что в зале не двести или тысяча двести, а всего один человек и тот болван, - улыбнулся Троцкий.

Все загоготали, а Павел опешил: "За людей нас не считает. Что ж, за ним сила. Клим говорил, что Троцкий пулеметами красные полки поворачивал. Они драпали, а он их выстраивал шеренгами, выводил в расход каждого десятого и снова на чехов гнал. А тут, думает, без пулеметов обойдется. И ведь обходится...

- Вот оно как получается, Климентий Симонович, - неожиданно для себя позвал Челышев пропавшего родича. - Вокруг ликуют, а мне тошно. Может, я и вправду малахольный? Что молчишь, чертов эмигрант?

- Глупый ты, - вдруг отозвался Клим из неведомого далека. - Глупый... Зачем сомневаешься, когда как день ясно: не ты дурень, а они. Потому что ты мыслишь сам, а они - скопом.

Винтовая лестница все еще переваривала реплику наркомвоенмора, а в дверях курилки, как некогда на своем огороде, Клим вразумлял Павла:

- Радовался бы, парень, что тебя еще не скрутили, что ты покамест сам по себе. Помнишь, может быть, найдется там десять праведников? "не истреблю ради десяти" город сей. Ну, праведников давно не сыщешь. Но пусть хоть наберется десять грешников, чтобы каждый размышлял по-своему - и уже не пропадут ни город, ни держава. Так-то... А ты стыдишься и чахнешь, как невиданная девица. Голову подыми... - сказал Клим и вдруг исчез.

Павел вышел на лестницу, снова взглянул на стального вождя и подумал: "Что ж, когда ты в фаворе, шутить легко. Всякую глупость и даже мерзость на "уру" примут".

И позже, когда Троцкого перехитрили, сначала отняли пулеметы, а потом сослали на окраину страны в бывшую крепость Верную, Павел, хотя и жалел железного бедолагу-вождя, но ночную встречу с ним все равно помнил.

Женя стучала на машинке, стопка отпечатанных страниц росла, однако полностью отдаться работе Жене не удавалось. Мешал Пашет. Прочитав первую порцию, он почему-то не потребовал продолжения.

"Неужели ему неинтересно? - думала Евгения Сергеевна. - Или притворяется? Нет, просто себе внушил, будто Токарев бездарен. А раз я назвала рукопись талантливой, меня следует проучить. Господи, когда прекратится наша внутрисемейная борьба? Когда один из нас умрет..."

Подумала и перепугалась, не произнесла ли фразу вслух.

"Н-да... - покачала головой. - Счастливые люди не изводят друг друга. У них все силы отнимает поприще. А мы - неудачники... Не желает читать? Ну и пусть. Это даже к лучшему. Дальше пойдут малоприятные страницы о Варваре Алексеевне.

До сих пор не пойму, чем Пашета привлекла эта ведьма? Бедняга, не повезло ему с женами..."

К шестнадцати годам Бронька Токарь выглядела двадцатилетней и ростом вымахала с Челышева.

- Ужас какой-то! Что творится с девочкой?! Увидите, это не к добру! вздыхал Арон Соломонович.

Челышев и старый доктор сидели на бульваре под светлым тентом. Павел пил пиво, доктор ел мороженое.

- Продыху нет от вашей Броньки, - пожаловался молодой инженер. - Ко мне ходят дамы, а эта, извините, цаца торчит на заборе и матюгает их на весь двор. Теперь стала камни швырять. Уймите ее.

- Паша, медицина бессильна, - робко улыбнулся Арон Соломонович. - Вы должны сами себе помочь. Вы еще молодой. Зачем же губите себя в наших палестинах?! Кстати, почему не на службе? Случайно, вас не сократили?

- Нет, я в отпуске.

- Слава Богу. А я, представьте, испугался. Знаете, что я вам скажу? Уезжайте. Да-да, уезжайте. Вас уже никто здесь не держит...