«Каменщик, каменщик...»

Всего лишь полгода назад Машенька публиковала статью в журнале «Наука и религия», и сколько Павел Родионович ни убеждал ее, мол, непорядочное это дело, Машенька небрежно отмахивалась: дескать, религия — всего лишь размягчающий мозги обман. Поэтому можно, не кривя душой, опровергать ложь Церкви. Да и о чем другом сегодня напишешь честно? «Далась тебе Церковь! Что ты в ней оставила?» — вздохнул тогда Челышев и напомнил анекдот: пьяный ищет под фонарем рубль. А где его посеял?» — спрашивает прохожий. «Под забором». — «Зачем же здесь ищешь?» — «А тут светло…» «Вот все вы так, — добавил от себя старик. — Пишете не о том, что наболело, а о том, что позволено. И это еще самые честные…»

Так обстояло дело всего полгода назад. А теперь длинноволосый приятель дочери бубнит:

— Счастье России, что Владимир принял православие…

И старик сердится: «Лучше бы она спала с ним без религиозных диспутов». Но, очевидно, без диспутов Машенька уже не могла.

— А Владимиру ничего другого не оставалось, — роняет старик. — Все заранее было предопределено, только не Небом, а вполне низменными обстоятельствами.

— Какими, Пашет? — спрашивает зять.

— Гео-гра-фи-ей. Днепр с севера тек на юг, то есть из варяг в греки. Куда товар везли, оттуда и Церковь вывезли. Кроме Византии, некуда было податься. К католикам же рек нету. На запад — леса да Карпаты. Даже татары туда не прошли.

— Географически, возможно, вы правы, — соглашается гость. — Но ведь география тоже предначертана… Почему, Павел Родионович, вы так равнодушно, даже без намека на боль, выводите русскую планиду? По-вашему, мы народ без альтернативы?

— Вовсе нет. Просто, когда запаздываешь, дорогу выбирать некогда. Вот если бы Господь соблаговолил расположить Россию в Эгейском море или на Адриатике, тогда бы дело пошло веселей. А Он засунул ее в снега да в чащи, где один путь — по воде. Вода же текла в Византию… С тех пор сколько ни прорубаемся, в Европу не пробьемся. А на восток и удобней, и спокойней. Перед монголами и китайцами за отсталость не стыдно.

— Странный у вас патриотизм. Извините, Павел Родионович, но мне кажется, у вас на душе что-то тяжелое… Если позволите, приеду побеседовать. Может быть, помогу…

«Он со мной, как психиатр», — усмехается старик. — Всегда рад, — отвечает гостю. — Но и при ребятах можно.

— Разумеется, Марьюшка и старенький — нам не помеха. Но вы сегодня нервничаете. Вас испугала смерть.

— Она ко мне ближе.

— Никто не знает своего часа. Так что не бойтесь ни смерти, ни мертвых.

«Каков сопляк! — злится Челышев. — Не бойтесь мертвых!» Не пугался их однажды Пашка Челышев. Была такая неделя в покойницкой. Только тот нестрах весь держался на грехе. «Но если есть грех, стало быть, есть Бог…» — говорит себе старик, и неожиданность вывода его смущает.

В коридоре раздался протяжный властный звонок, не оставлявший сомнений: за трупом. Однако в комнату ввалился светловолосый детина в железнодорожной форме. Рослая Машенька была ему по плечо. Минуты две она обнимала красавца и плакала, а потом железнодорожник протянул длиннокудрому руку и назвался:

— Челышев. Виктор.

Длиннокудрый недоуменно посмотрел на старика: как, мол, вам, Павел Родионович, удалось взрастить такого викинга?

— Однофамилец, — усмехнулся старик.

— Папа, прекрати паясничать! — накинулась на отца Мария Павловна.

— Ну и однофамилец. А вам жалко? Да? — насупился викинг.

— Что вы, что вы, Виктор? — Длиннокудрый опустил отчество, заподозрив некую семейную тайну.

— Мы не ждали, что ты так быстро. Тебя по селектору вызвали? — спросила Машенька.

— Ага. Мы с утра пошли под разгрузку, а холодильник не берет. Ну, я сразу к вам…

— Виктор возит мясо, — сказал Токарев.

— Кормите столицу? — ласково спросил гривастый.

— Кормим.

— И себя не забываем, — усмехнулся старик.

— Папа, я тебя выгоню… — пригрозила Машенька.

— Ну что ты, Пашет, в самом деле? — покраснел зять.

— Пусть его болтает… Я что, голодающий, да? — обдал старика презрением железнодорожник. — Нужно мне мясо? Я на севере, да? Вот мы тут недавно у Белого моря сгружались, так там вправду смех был. Вся станция высыпала глядеть. Я одного старого хмыря пытаю: «Чего глаза вылупил? Туш мороженых не видал?» А он мне нахально: «Когда-то видел, а больше не увижу. Каким счастливым везете?» — «Наряд, — говорю, — на зверофермы. Песцы пшенных концентратов есть не могут». Ну, он тут стал мне шурухтеть: «Людей, падлы, не кормите, а животным не жалко». Тогда я взял его за грудки и спрашиваю: «Да какой с тебя, папаша, мех?» Х-ха, — засмеялся викинг.

«И я должен слушать байки этого мурла?!» — подумал старик. — Пойду, — сказал он и поднялся. — Санитары, может быть, вовсе не приедут…

— А ты что — здесь ради них? — вспыхнула Мария Павловна.

Старик побагровел от стыда, но, боясь перерешить, заковылял к дверям.

— Сядь! Папа, сядь на место! Ах так?! Ну ты у меня попомнишь! Ты у меня в ногах поваляешься! — закричала Машенька.

— Маша! Пашет! — Григорий Яковлевич выбежал в кухню, но старик уже спускался по черной лестнице.