Каменские элегии. Изборник

Читая «Каменские элегии» Юрия Казарина, я вспоминал о том, что оставление родных мест у славян было серьезным грехом, заслуживающим чуть ли не смертной кары, и, хотя в наше расслабленное время обычай кажется чрезмерностью, он по-прежнему имеет смысл. Ты обретаешь право запредельного и властного голоса, если стоишь на земле, в которой лежат кости твоих предков. Иначе – ты проходимец, случайный человек, лишенный ответственности и не заслуживающий внимания. Казарин соблазнам рассеяния не предался, поисками лучшей доли пренебрег, оставшись у «отеческих гробов», справедливо полагая, что отсюда он имеет право говорить «с последней прямотой». Он выбрал свой «азиатский дом с воротами в Европу и огород с простором на Сибирь», деревню Каменку, равную России и всему космосу. Именно отсюда он воссоздает пространство, которое всем знакомо и о котором все тоскуют: несбывшееся детство, несбывшуюся страну, которая уже не время и не место, а – часть человека, часто – неощутимая и недосягаемая часть. У Казарина эта страна большая, такая большая, что не поспоришь. У него «глаза от России болят» – не потому, что смотреть больно, а потому, что смотреть много. Еще больше он говорит о другой стране – Небесной, воспринятой им через глину, снег, опавшие листья, через земные предметы жизни. «Я земля, я из глины весь, я давно похоронен здесь». Поэзия – приуготовление к иному существованию, подготовка души к освобождению – и в этой метафизической работе Казарину нет равных – здесь неважно в насколько «созвучной среде» звучит твое слово, поскольку оно будет неминуемо услышано теми, кто тоже пытается осмыслить свою жизнь, ищет ответы на общие бытийные вопросы. Фигура Юрия Казарина на фоне уходящих в забвение «новаторов» и перестроечных назначенцев от поэзии смотрится все монументальней и четче, а его имя со спокойной уверенностью обретает место в нашей культуре.

Вадим Месяц ("Русский Гулливер")

1. Из первой книги

«Ворохнётся в окне ветка…»

Ворохнётся в окне ветка.
Я бываю с тобой редко
на земле. Чаще в дереве, в небе
я брожу, позабыв о хлебе,
о себе, о погоде, или
пропадаю в речном иле,
сквозь высокую воду пройдя
без дождя.
Потеряю в паденье лицо, руки,
стану частью твоей округи,
на окне твоём отпечатки
пальцев выставлю в Рождество:
тополь в инее, как в перчатке,
если палкой не бить его…

«Неба всё больше, мало…»