Камера-обскура

По обе стороны ярко горели фонари. Видимо, власти осознали свою ошибку и наконец-то включили свет. Но нет, опять он не прав. Вон сбоку дороги стоит маленькая повозка, запряженная лошадью. Какой-то старик взобрался на лестницу, прислоненную к фонарю, и в сумерках вспыхнуло голубое пламя, тут же превратившееся в мягкое свечение газовой лампы.

Ну вот, опять он злится. Что за архаичную часть города выбрал себе Гинголд! Хотя ему как раз под стать. Подумать только, газовые фонари! Они же давно канули в Лету.

Как бы там ни было, вежливость не помешает.

— Добрый вечер, — поздоровался он. Человек у вершины фонарного столба вздрогнул. Лицо его скрывали глубокие тени.

— Добрый вечер, сэр, — глухо ответил фонарщик и начал спускаться.

— Не подскажете, где центр города? — с напускным спокойствием спросил Шарстед, сделал пару шагов вперед и от потрясения остановился, как вкопанный.

Повеяло странным тошнотворным зловонием, напомнившим что-то смутно знакомое. Право, канализация тут никуда не годится. Определенно, придется написать городским властям об этом захолустном районе.

Фонарщик уже спустился и что-то положил в повозку. Лошадь беспокойно переступила с ноги на ногу, в летнем воздухе снова повеяло приторно-сладким могильным смрадом.

— Насколько знаю, сэр, это и есть центр города.

Мужчина шагнул вперед, и на его лицо, прежде скрытое тенью, упал бледный свет фонаря.

Продолжать расспросы сразу же расхотелось. Вместо этого Шарстед, сломя голову, рванул прочь, хотя и не был твердо уверен в своем ужасном подозрении насчет собеседника. Возможно, эту жуткую бледность с прозеленью коже придали очки на носу.

Зато он не сомневался в другом: под шляпой этого человека, вместо волос, копошился сгусток червей — словно змеи у Медузы Горгоны. Шарстед не стал задерживаться, чтобы убедиться в правильности своей аналогии. Сквозь леденящий страх прорывалась дикая злость на Гинголда, явно неким образом виновного во всех этих неприятностях.

Шарстед отчаянно надеялся, что скоро очнется от этого кошмара у себя в постели, готовый заново прожить день, так унизительно закончившийся в доме Гинголда. Но, даже формулируя эту мысль, он понимал, что все происходит на самом деле. Холодный свет луны, твердость мостовой под ногами, лихорадочное бегство, собственные неровное дыхание и всхлипы — все реально.

Как только туман перед глазами рассеялся, он перешел на шаг и увидел, что стоит посреди уже знакомой площади. Собрав волю в кулак, Шарстед принудил себя к неестественному спокойствию, граничащему с отчаянием. С напускной непринужденностью он миновал табличку «Возрожденческое братство Святого Ниниана» и на сей раз выбрал путь, меньше всего похожий на верный — узкую улочку, ведущую совсем в другую сторону.

Он был готов попробовать что угодно, лишь бы выбраться с этого жуткого, проклятого холма. Фонари здесь не горели, и под ноги то и дело подворачивались камни недостроенной мостовой, зато дорога, по крайней мере, шла вниз и ее витки постепенно вывели его в правильном направлении.

Уже какое-то время из темноты доносились смутные шорохи, а однажды Шарстед вздрогнул от чьего-то приглушенного кашля впереди. Что ж, наконец-то вокруг появились люди, подумал он, и тут вдалеке, успокаивая, показались тусклые огни города.

Шарстед, воспрянув духом, поспешил к ним. К его облегчению они не удалялись, как он того опасался. И фигуры вокруг выглядели вполне осязаемо. Их шаги гулко звучали в тишине. Очевидно, эти люди направлялись на какое-то собрание.

К тому времени как он вошел под свет первого фонаря, прежний страх схлынул. Шарстед еще не совсем понимал, где находится, но опрятные особняки вокруг уже больше походили на привычный город.

Когда процессия добралась до хорошо освещенного места, Шарстед шагнул на мостовую и налетел на статного, крупного мужчину, который только что вышел из ворот и присоединился к толпе.

Шарстед пошатнулся. Его нос снова уловил тошнотворно-сладкое амбре разложения. Мужчина схватил его спереди за пальто, не давая упасть.

— Привет, Мардохей, — раздался низкий голос. — Так и знал, что ты придешь рано или поздно.

Мистер Шарстед, невольно закричав в ужасе, отшатнулся к ограде. И дело было не только в зеленоватой коже прошедшего мимо человека или его иссохших губах, обнажавших сгнившие зубы. Это был Абель Джойс — Абель Джойс, коллега-ростовщик, на чьих похоронах он присутствовал в 1920-х.

Шарстед помчался прочь, сквозь всхлипы хватая воздух. Со всех сторон подступала тьма. Он начинал понимать, зачем Гинголд показывал ему свою дьявольскую камеру-обскуру. Потерянные, проклятые души. Он забормотал под нос.

Время от времени в боковом зрении мелькал кто-нибудь из спутников. Вон старая миссис Сандерсон, которая когда-то, обмывая трупы, грабила их. Вон Грейсон, агент по недвижимости и гробовщик. Амос, военный спекулянт. Друкер, мошенник, весь зеленый, смердящий трупной вонью.