Камера смертников. Последние минуты

Правительство страны, в которой живет Наполеон Бизли, собирается казнить его 15 августа 2001 года за убийство, совершенное им в семнадцатилетнем возрасте. Живи он в Китае, Йемене, Кыргызстане, Кении, России[26], Индонезии, Японии [на Кубе, в Сингапуре, Гватемале, Камеруне, Сирии – почти в любой стране, где сохраняется смертная казнь, – Наполеон Бизли не противился бы своей судьбе. Но он живет – и ему назначен день смерти – в Соединенных Штатах Америки].

Организация «Международная амнистия»

Слова кажутся убогими, если пытаешься описать, что испытываешь, когда в твоем присутствии убивают мужа, когда твой отец вырван из твоей жизни. Ужас, мука, пустота, отчаяние, хаос, потерянность. Чувство, будто твоя жизнь отныне бессмысленна. Такие преступления, как это, жертвой которого стала моя семья, нестерпимы в любом обществе, называющем себя не только свободным, но даже цивилизованным.

Майкл Латтиг, сын Джона Латтига, убитого Наполеоном Бизли

Наполеон Бизли все же забил мяч одним ударом – в последнюю минуту решением техасского апелляционного суда он получил отсрочку казни. Однако в апреле 2002 года (он провел в отделении смертников семь лет) ему опять назначили дату – в следующем месяце. Я разговаривала с ним много раз, поскольку брала интервью для «Хантсвилл айтем». Наполеон – яркий пример для темы о казнях несовершеннолетних, и многие СМИ желали рассказать о нем. Потом, работая в тюремной системе, я узнала Наполеона в другом свете. Мы вышли из одной социальной среды, почти ровесники, и потому хорошо друг друга понимали. Он был веселый, часто шутил. Однажды спросил, чем я занимаюсь. Я рассказала, и он заметил: «Смотреть на казни? Классное дерьмо!» Я записала его слова, – они мне показались забавными.

В отделении смертников были и другие заключенные, искренне сожалевшие о своих преступлениях; многие из них вообще не собирались убивать. Они же не полные психопаты, чтобы в один прекрасный день вдруг решить: а убью-ка я кого-нибудь. Иногда преступник хочет просто дом обокрасть или ограбить человека, – а кончается это убийством. Но Наполеон и среди раскаявшихся стоял особняком. На мой взгляд, будь у него шанс выжить, он не только не совершал бы новых преступлений, но даже стал бы полезным членом общества. Он мог сделать что-то выдающееся.

Когда решается, признать ли человека виновным в тяжком убийстве (за которое полагается смертная казнь), основной вопрос, стоящий перед присяжными, таков: «Будет ли преступник опасен и в дальнейшем?» Думаю, в случае Наполеона присяжные ошиблись. Хотя, с другой стороны, глядя на него, не верилось, что он способен на преступление, которое уже совершил, поэтому я отчасти их понимаю.

Кажется, на всех, кто с ним общался, Наполеон производил хорошее впечатление. Он нравился и другим заключенным, и охранникам, и репортерам. Все знали, что он виновен, но многим, думаю, хотелось, чтобы он опять получил отсрочку или замену высшей меры на пожизненное. Джеффри Даути, сидевший в ближайшей камере, переживал из-за участи своего соседа. «Наполеон еще и жизни-то не научился, а уже пора учиться смерти». Я тоже за него болела, хотя испытывала при этом чувство вины. Отношение к нему у меня было двойственное. Легко мне говорить, что он просто попал в плохую компанию, сделал глупость, но если, мол, дать ему шанс, такого больше не повторится. Ведь не моего папу он убивал, и не моя мама в этот миг лежала на полу, притворяясь мертвой. Отвратительное убийство. Его жертвы находились дома, считали себя в безопасности. На месте Майкла Латтига я, безусловно, требовала бы казни Наполеона. Наполеон отнял близких не у меня, так имею ли я право его жалеть?