Камера смертников. Последние минуты

После смерти Наполеона Бизли всю дорогу до дома я плакала. Сейчас казнили хорошего, в сущности, человека, думала я. Я была уже на грани. Никто не знал о моих переживаниях, и сегодня, глядя назад, я жалею, что никто ничего даже не заподозрил.

Если до отсрочки, данной Наполеону в 2001 году, я получала просто язвительные письма (бумажные и электронные), то потом их тон совершенно изменился. Поскольку я теперь работала в тюремной системе, отвечать не стоило, однако удержаться я не могла. Ведь я так переживаю из-за казни Наполеона, а на меня все набрасываются, обзывают бессердечной тварью. Я думала: «Вы меня совсем не знаете, вы даже не представляете, что творится у меня в голове». А что творилось у меня в голове, и вправду не знал никто, включая меня.

Некий пастор из Германии призывал меня «не содействовать машине смерти, делая такую грязную работу». Я пришла в ярость, и он получил от меня по полной. «Поразительно, – писала я, – как это служитель Бога может быть таким язвительным и нетерпимым».

Из Норвегии мне написали, что я должна «осудить позорный и варварский обычай смертной казни, а не поддерживать его, глядя, как умирают люди». Я ответила: «Не понимаю, как это у некоторых хватает смелости поучать совершенно незнакомого человека. У ВАС НЕТ ТАКОГО ПРАВА!»

Некий Грегори из городка Атлон в Ирландии накатал жуткими каракулями, что у него «вызывает отвращение», как я «получаю удовольствие, наблюдая за казнями». Письмо кончалось приглашением приехать как-нибудь на выходные. Знала я, что ирландцы – народ гостеприимный, но чтобы настолько…

Си-эн-эн показало наконец интервью, которое за год до того брала у меня Кристиан (к черту ее!) Аманпур. В нем я упомянула, что получаю много злобных посланий, и после интервью пришло несколько ободряющих писем. Однако и среди них были не очень приятные, например в одном говорилось, что Наполеон «получил по заслугам». И еще одно от женщины из Великобритании, сравнивавшей Наполеона с британскими серийными убийцами Майрой Хиндли и Розой Уэст. Некоторые писали очень мило – если не считать дурацких вопросов о том, как я одеваюсь.

Через месяц после казни Наполеона назначили дату для Роберта Коулсона. Коулсона приговорили за убийство в 1992 году в Хьюстоне пятерых членов его семьи и не успевшего родиться ребенка. Коулсон задушил их с помощью пластиковых пакетов и связал, а потом поджег дом – все это ради наследства в 600 000 долларов. Он повторял, что полицейские подбросили улики на место преступления, однако его соучастник сразу же признался, и все возражения Коулсона пропали втуне. Приходя в отделение смертников, я всегда разговаривала с Коулсоном, и однажды он мне сказал: «Вы как будто приносите с собой солнечный свет». Несмотря ни на что, человеком он оказался приятным, и с его стороны было любезно так сказать. Прямо перед казнью он отправил мне письмо, которое начиналось словами: «Если вы это читаете, значит, меня уже убили…» Оно пришло два дня спустя и было такое доброе… Но я подумала: «Бред какой-то, я ведь видела, как он умер».

Письмо Джеральда Митчелла, застрелившего в 1985 году в Хьюстоне двух человек, сильно меня расстроило. Митчелл извинялся, что произвел на меня не очень хорошее впечатление, и я почувствовала себя отвратительно. Я не думала о нем плохо, он просто показался мне нервным. Читая письмо, написанное сложным, почти готическим почерком, я думала: «Тебе и так есть о чем беспокоиться, а об этом беспокоиться не стоит». Жаль, письмо пришло слишком поздно, а то я сказала бы ему, что он отлично держится.

Поскольку я всегда казалась счастливой, я сильно отличалась от обычного окружения смертников. Наверное, я была как светлый лучик в их серой жизни.

Заключенным не разрешалось ни к кому прикасаться. Единственный физический контакт с другими людьми происходил, когда их конвоировали и охранник клал руку им на локоть. Так делалось не ради унижения или наказания, а ради безопасности: приговоренным нечего терять.

До бегства Мартина Гурула заключенные-смертники содержались примерно так же, как остальные. Они жили в камерах по двое, работали, ходили в церковь, смотрели телевизор, ели в обеденном зале. В тюрьме Эллис имелась общая комната, где они могли поговорить. Напротив камер висели телевизоры, и смертники смотрели, как «Астрос» играют в бейсбол или «Ковбои» – в футбол. Еще можно было играть в шахматы, на досках, подвешенных к дверям камер, или в домино – на расстеленном на полу одеяле. Когда смертников перевели в тюрьму Полунски, все это дело прикрыли. Поэтому считалось, что из всех техасских тюрем там сидеть тяжелее всего.