Камергерский переулок

– От меня, Андрюшенька, - улыбнулась Елизавета. - В частности, и от меня…

– Это не самые существенные моменты в моей жизни, - сказал Соломатин. - И уж совершенно несущественные в жизни Балкан и Карабаха…

– Но как же… - попытался возразить Нечухаев. - Ведь не каждый…

– Это поступки скорее эгоистические, - сказал Соломатин. Он по-прежнему был хмур. - И мальчишеские. Тешил себя. Ублажал свои комплексы. Признаем, и неполноценности…

– Но ранение…

– Мне следовало бы явиться сюда с левой рукой на перевязи и сравниться славою с Грушницким? - спросил Соломатин.

– Вы, думаю, упрощаете, - сказал Нечухаев.

При этом глаза его насмешничали. Насмешничали. Отчего же Нечухаеву и не насмешничать, коли он театральный критик? А он-то, Соломатин, хорош. Эко он принялся уничижать себя. С усталой небрежностью бывалого и разочарованного. Выказывал пренебрежение к вещам для него серьезным. Позер! Фанфаронил не только перед дамой, но и перед прилично одетым молодым человеком. Кстати, каким макаром оказался у Каморзиных театральный критик? По линии Елизаветы? Или, быть может, он даже кавалер Елизаветы?

– Лиза, - сказал Соломатин, - а какое отношение вы имеете к «Аргентум хабар»?

– Да собственно никакого… - будто бы чему-то удивилась Елизавета.

– Значит, это не с вами, - сказал Соломатин, - я беседовал в Столешниковом переулке?

– Отчего же, - улыбнулась Елизавета. - Со мной…

Театральному критику Нечухаеву проявить бы деликатность и отойти хотя бы для осмотра грубого полотна, прикрывшего известную ему реликвию, а он не отходил и давал понять, что предмет разговора ему чрезвычайно интересен. «Ну и ладно, - подумал Соломатин, - то, что в Столешниковом взнос у меня приняла Елизавета, а не ее изящное подобие с лучезарностью в глазах, я выяснил, пошептаться с Лизанькой придется попозже, когда действо начнется или состоится, и Нечухаев вылезет со своей полемической справкой». А похоже, Лиза была готова что-то объяснить Соломатину. Но Соломатин решил, ни о чем более Елизавету пока не спрашивать. Ко всему прочему к их столику подлетели сестрички Каморзины, радостные и таинственные, оттащили Соломатина в сторону, вцепились в него, зашептали: «Сделали! Снабдили бочку двигателем на жидком топливе!» «Каком еще жидком топливе? - насторожился Соломатин. - Если только из слюны жующей султанши Машеньки или из слез Моники Левински…» Соломатин взглянул на часы. Половина второго. Пора бы…

27

И тут у ворот усадьбы Каморзиных возникла суета. Мальчишки, гонявшие на велосипедах по заросшей травой садово-огородной улице, прижались к заборам, выказывая уважение к ревниво-патриотическому автомобилю «Алеко». Павел Степанович и несколько его гостей оросились отворять ворота, а потом окружили особу, вышедшую из автомобиля с чиновным помощником. На рукавах двух гостей тотчас оказались повязки распорядителей, отчего-то оранжевые, будто от городских коммунальных служб. Впрочем, а к каким службам относились Павел Степанович и Соломатин? Прибывшая особа была в теплый день в плаще, не менее основательном, нежели габардиновый, в шляпе, сдвинутой на затылок, и имела толстый нос и розовые щеки в бородавках. «Молочный поросенок…» - пришло в голову Соломатину. Хотя видел ли он когда у поросят розовые щеки? Особа дважды ткнула пальцем в часы на руке, руками произвела несколько движений - вверх, в сторону мемориала, в небо, куда-то за спину. Было бы тут море, и дергались бы флажки на флагмане, сигнальщик на эсминце тотчас должен был бы принять распоряжение: нет времени, опаздываем, надо лететь на другие объекты, несите ножницы! А нежными руками Александры к устам особы был приближен поднос с полным стаканом и малосольными огурцами. Особа опять ткнула пальцем в часы и повелела: «Ножницы!» Растерявшийся Павел Степанович вместо ножниц протянул особе секатор с метровыми рукоятками, для резки болезных сучьев. Гость быстро прошел к мемориалу, на ходу произнося в микрофон, несомый помощником: «Я рад произвести на наших землях воздвижение поэтической бочки!» Театральный критик Нечухаев уже давно нервничал. Ему не было дел ни до Елизаветы, ни тем более до Соломатина. Как только явились «Алеко» и особа, Нечухаев стал проверять, при нем ли справка, расстегнул барсетку, успокоился, улыбнулся язвительно. Теперь же он бросился к мемориалу и особе, размахивая справкой (или чем там?), будто пиратским посланием с черной меткой.

– Остановитесь! Образумьтесь! Не бросайте тень на отечественную литературу! Это не та бочка!

Нечухаева сейчас же догнали два недавних дискутанта - Марат Ильич и знаток насекомых Сысолятин, Нечухаев был повержен на траву, а рот ему прикрыли пробковым шлемом.