Камергерский переулок

А что если бы и у Нины возникла нужда, пришло вдруг в голову Прокопьеву, обзавестись миниатюрным изделием, схожим с предметом, интересующим заказчицу Мити Шухова? Какая глупость и даже подлость думать сейчас об этом, осадил себя Прокопьев.

Впрочем, почему подлость и глупость? Некий задавленный в подполье его натуры интерес, пусть и болезненный, несомненно существовал в Прокопьеве, он имел объяснение, и что было его стыдиться? И тут же Прокопьев осознал, что в отношении Даши подобного рода мысль придти ему в голову не могла бы! Не могла!

– Ну вот, мы, похоже, обо всем договорились, - строго сказал Прокопьев. - Будьте добры, позвоните или зайдите через две недели.

– Так уж и обо всем? - улыбнулась Нина.

– Ну это, что касается заказа… - отступил Прокопьев.

– То есть мне следует вас покинуть?

– Не знаю, - сказал Прокопьев. - Вы, Нина, со мной не откровенны. А я помню про невыметенный сор и про неоткупоренную бутыль. И про то, что я был назначен стать жертвенным существом. И вот теперь эти табакерка и табурет как продолжение игры…

– Вы ощущаете во мне опасность для себя еще и потому, что не прочь были бы переспать со мной? Так?

– С чего вы взяли?

– Я женщина. Я чувствую. И вы мне желанны. Порой… Но по вашим представлениям, я могу быть обманщицей, неверной и капризной. Не возражайте, и это я чувствую. Ко всему прочему, в какой-то момент, там, в Камергерском, я вас разжалобила. Будто я у кого-то в кабале или кем-то околдованная, а вас вынуждаю стать рыцарем, способным расколдовать или спасти. Разве такие соображения не приходили вам в голову?

– Приходили… - пробормотал Прокопьев.

– Приходили, - кивнула Нина.

– Но мои соображения переданы вами упрощенно…

– Не оправдывайтесь, Сергей Максимович, - сказала Нина, скорее с печалью, нежели с ехидством. - Давайте не будем создавать напряжений… Через две недели так через две.

И заказчица Нина Дементьевна Уместнова ушла. Но не сразу ушла, а еще и некие действия произвела, зеркальце достала из сумки, губную помаду и записную книжку. Волосы поправила, чуть вздыбила, или взбодрила, освежила прелесть губ, впечатляющая была сейчас женщина, о чем и сама знала, записной книжке, видимо, доверила память о назначенных двух неделях. Ждала от пружинных дел мастера слов, должных удержать ее или хотя бы назначить деликатное продолжение приятных разговоров, предположим, и о взаимных желаниях.

Но Прокопьев был тверд. Сам удивился себе.

– Да, - подтвердил он. - Именно через две недели. Не раньше.

33

Сентябрьским вечером в Газетном переулке я встретил Гнома Центрального Телеграфа Арсения Линикка, и он предложил мне зайти с ним в Щель.

– В какую щель? - спросил я.

– В Камергерском, - сказал Линикк.

– Мне тошно теперь бывать в Камергерском, - поморщился я.

– Надо привыкать, - сказал Линикк. - Я привык. А мы и ненадолго. Зайдем и выйдем.

– А зачем?

– Не знаю. Сам не знаю. Но тянет. Может, что и увидим.

Время у меня было. Денег могло и не хватить. Но свободный человек в свободном государстве волен был именно зайти в коммерческое заведение, разглядеть цены, выругаться, выразить свое отношение к падению социальных нравов и благоусловий и вернуться в просторы рыночной свободы. Не солоно хлебавши.

– Тут и идти-то всего сто метров, - сказал пышноусый Линикк. - То есть, что я вам-то разъясняю! И вы, наверняка, уже нашли новое место для общений? Да?

– Нашел, - сказал я. - Между Консерваторией и театром Маяковского. Душевное место. У Игоря и Антонины.

– Ну вот, - кивнул Линикк. - И я туда раза два заходил. А в Камергерском мы просто посмотрим.

– Посмотрим, - согласился я.

– Уже пора, - сказал Линикк. - Щель уже начинает созревать. Впрочем, она и всегда была готова принять.

Похоже, вопросов от меня он не ждал. И мне не хотелось выслушивать от Линикка какие-либо разъяснения. Прогулочным шагом подошли мы к Художественному, некогда Общедоступному. И все же я спросил:

– А вы, Арсений, сегодня кто? Управитель кабельных хозяйств? Или Гном Телеграфа?

– Имеет ли это значение? - услышал я в ответ.

– Не имеет, - сказал я.

В витринах театра я увидел на фотографиях рыхлую физиономию существа, будто бы любящего пиво. Существо это не раз появлялось в закусочной, тихо пило минеральную воду и ко многому прислушивалось.

– Надо же, - сказал я, - и этот теперь при главных ролях…

– Для кого-то полезный человек, - заметил Арсений Линикк.

– Я люблю этот театр, - сказал я, - но вряд пойду на спектакль с его участием.

– Они особо и не расстроятся, - сказал Линикк. - И что мы понимаем с вами в коммерции?

«Сдается в аренду» - объявлялось в витринах «Пушкинской лавки».

– Что-то не торопятся любители бильярда и игровых автоматов, - попытался съехидничать я, но попытка вышла грустной.

Закусочная имела теперь название «In». «В», стало быть. «В» чем-то. Или «В» ком-то. Или мы обязаны были разместиться внутри «В». Европа. Либо Америка.

– Знаете, Арсений, духа у меня не хватает войти в эту «In», - сказал я. - Не посидеть ли нам сначала на лавочке?

– Отчего же и не посидеть? - согласился Линикк.