Камергерский переулок

Подносы Линикк унес, надо полагать, на мойку. И следующие полчаса (я взглядывал на часы, они ходили) мы с ним благоудовольствия получали молча. Слова произносили, лишь когда чокались. То, что я не размещен внутри нечаянного сновидения, я убедился сразу, доставив ко рту от тарелки с солянкой первую ложку. В сновидениях, в особенности утренних, полудремотных, не знаю как кому, а мне никогда ничего не доставалось. Вот тебе уже и кружку пива или стакан апельсинового сока налили, вот ты уже и руку протянул за кружкой или за стаканом, а тотчас что-то случается, то ли буфетчика отзывают, то ли происходит нелепая потасовка в очереди и тебя отталкивают от прилавка, или хуже всего: лезешь за деньгами в карман, а ты их дома забыл, и слышишь: «В долг мы не даем!…» Ну и прочее в том же роде. Сейчас же солянку у меня никто не отбирал, и сам я случайно тарелку на пол не опрокидывал.

– Прекрасно! Прекрасно! Хоть добавки проси!

– Нет, - сказал Линикк, как мне показалось, излишне строго и будто бы пальцем погрозил нашалившему. - Нет, никаких добавок горячего. Впрочем, напитки можем заказать и еще.

Пристыженный, я замолчал. Прислушивался. Да, за столиками, мне невидимыми, говорили, скорее всего вполголоса, слов я различить не мог, но звуки слышал. И будто бы голоса были знакомые. Кто-то явно сидел и невдалеке, от нас метрах в двух, но я их лишь чувствовал, видел же я только вторую свечу, нашей свече словно бы подмаргивающую. Никакие антресоли над нами не висели, высота помещения оставалась прежней, допродажной. Ничто не давило, как в солдатской столовой, слово «Щель» не слишком и подходило к месту нашего с Линикком отдохновения. Некую свободу я ощущал здесь. Несомненную свободу! Впрочем, от чего?

– И картошка вышла отменная! - опять не выдержал я. - Даже не остывает!

– Людмила Васильевна принесла, - сказал Линикк. - Специально дома готовила. Тут разогрели.

А я вспомнил, что раньше среди закусок в меню сельди с отварным картофелем здесь не водилось. Это меня озадачило… То есть, понятно, ничто не должно было озадачивать в Щели. Все здесь следовало принимать как новую данность. Туман, будем считать, не берлинский и не дрезденский, а свой, московский, камергерский, хотя бы в метре от нас перестал быть плотным и недвижным, клочья его словно бы завели тихий, вежливый танец, в них случались промоины, и я увидел у буфетной стойки женщин, похожих на кассиршу Людмилу Васильевну, буфетчицу Дашу, уборщицу Фаину, но не надолго, они исчезли, но смех еще слышался, слышалось и бормотание Фаины, вечно ведущей разговоры с собой. В других же промоинах возникали лики людей, в мои дни закусочную не посещавших, корифеев МХАТа в частности. Уж голоса-то их я помнил и без «Закуски». А это кто прошел худой, длинношеий, и будто музыка знакомая зазвучала. Уж не Сергей ли Сергеевич Прокофьев? Но имел когда-нибудь Сергей Сергеевич нужду в солянках, пельменях и пиве? Не знаю… А вот на мгновения прояснился для меня человек в костюме пушкинских времен и тут же пропал. Неужто Владимир Федорович Одоевский, князь, русский Гофман? Ведь проживал некогда в Камергерском… Я принялся отгонять от себя необязательные, дурманные мысли… Но тотчас привидевшаяся мне девица с ногами от клюва фламинго явно напомнила об убиенной Олёне Павлыш. И совершенно обеспокоил меня принявшийся подпрыгивать за второй свечой прохвост в скрюченных туфлях королевского шута, тот самый, что на моих глазах спаивал здесь Андрюшу Соломатина и плутовским образом заставлял его подписывать какие-то бумаги. Пламя свечи сейчас же нервно вздрогнуло вблизи прохвоста. Нет, все, надо уходить, подумал я.

– Все было замечательно, - сказал я. - Но хорошего помаленьку…

– Да, вы, пожалуй, правы, - согласился Линикк. - Для начала хватит.

– Вы полагаете - для начала?

– Полагаю, - кивнул Линикк.

Мы вышли в Камергерский. Ветер гнал над нами расщипанные им облака.

34

Соломатин проснулся обеспокоенный.

Даже и не беспокойство его разбудило. А ощущение того, что ему необходимо предпринять нечто. И не откладывая. И не где-нибудь, а в собственной же квартире. Но что именно следовало предпринять, он не знал.

Вполне возможно, что-то во сне привиделось ему и потребовало пробудиться и действовать. Но что, он не помнил. И плохо, что не помнил. Привидеться могла какая-нибудь глупейшая вещь, из-за которой и не стоило просыпаться. Соломатин побрел к туалету, матеря и себя, и дурацкое пожелание неотловленного сновидения.

«А вот что… - соображал Соломатин. - Вот что… Не приняться ли мне сейчас же за раскопки?… За розыски презента Павла Степановича Каморзина, шкатулки, что ли, из Кисловского переулка, из подвалов дворника Макса…»

«Глупость, глупость! - возразил себе Соломатин. - Брался ведь уже три раза или сколько там… И не находил. И если уж вещица в доме, то найдется случайно, когда в ней не будет никакой нужды…»