Камергерский переулок

В назначенные три часа Мельников заставил меня забыть о частой своей необязательности. «Этот господин со мной!» - заявил он особой важности полковнику, и я был допущен. То ли к вип-компании. То ли к государственной тайне. От государственных тайн я всегда старался оказаться подальше. А среди вип-персон я тут же ощутил себя личностью, парящей над всяческим московским быдлом, и возгордился. Но ненадолго. Очень скоро через несколько затылков я углядел головы Андрюши Соломатина и его странного спутника последней поры, по моим понятиям, прохиндея и пройдохи. И этих сюда допустили. А в вип-персонажи Андрей Соломатин пригоден не был.

И уж совершенно обязательным проявил себя Мельников, представив меня Всеволоду Анатольевичу Альбетову. Мне было предложено называть его Севой, но я повел себя невоспитанным олухом. Какого-нибудь певца Юргиана до того, как тот принял мусульманство и стал певцом Джебраилом, я бы Юргианом и окликал, но тут случай был неисполнимый. На свои шестьдесят лет Альбетов и выглядел. А с Мельниковым они оказались похожими. Оба среднего роста. Крепыши, большеголовые, крутолобые. Но голова Мельникова была энергично-квадратная и напоминала, по народным поверьям, голову криминального авторитета, склонного к авантюрам. Подтверждения этому имелись в хитрых глазках Мельникова. У Альбетова же на плечах был кругляш, прикрытый пушистой вязаной шапочкой-менингиткой (цветок ландыша, опрокинутый чашечкой вниз), из-под нее вылезал белесый локон. «Он весь белесый», - пришло мне в голову. И еще Альбетов напомнил мне персонажа мультшлягера шестидесятых годов, то ли Пончика какого-то, то ли принца, хитрющего и вероломного, то ли… Увы, склероз. Мы пожали друг другу руки. Кисть его оказалась мягкой и нервной. Художническая натура. И сразу я ощутил, что Альбетов меня обнюхивает. А я запретил и в мыслях употреблять запретное слово. Но запрещенное всегда подзуживает… Впрочем, в мысли мои Альбетов явно не вслушивался. Во мне, я понял, он вовсе не собирался что-либо оценивать или атрибутировать. Принюхивание его ко мне, как и к другим близстоящим объектам, происходило по профессиональной инерции Альбетова, вполне возможно, его тяготившей. Или он сосредотачивался, готовил себя к главной творческой задаче. В общем я оказался ему неинтересен, не вызвал радости общения, схожей, скажем, с пребыванием вблизи прелестной девственницы и ее ароматами.

А вот новую подругу Мельникова, на сегодня - Иоанну, холодность Альбетова раздосадовала. Или даже обидела. Это я видел. Иоанна была представлена Альбетову прежде меня. Лат и кольчуг она не надела, что они исторически ученому человеку, а сотворила книксен в шляпке с вуалью и диоровском костюме парижанки лета подписания капитуляции в Потсдаме. Пахла ли она по своей амазонской программе (конским навозом, пороховой гарью, спермой и прочим), я не понял, но в Альбетове она не возбудила никаких искусствоведческих эмоций. А ведь мог бы он под шляпкой с вуалью и пиджаком с ватой в плечах угадать сущность Жанны д'Арк, тоже, напомним, девственницы, пусть и Орлеанской. Стояла подруга Мельникова теперь молча, сжав губы, и можно было только представить, какие лавы или магмы кипят в недрах ее вулканической натуры.

Однако время представлений и знакомств закончилось, пришло время действа.

Меня, естественно, оттеснили в глубины зрителей (хорошо, хоть не прижали к Соломатину и его приятелю-прохвосту) существенные личности. Среди них, видно, были и обещанные Мельниковым секретные агенты и лица узнаваемые. Среди узнаваемых за спиной Альбетова стояли теперь деятели театральных сообществ, улыбчивый всероссийский массовик-затейник, министерские высше- и среднеобразовательные чины с учебниками истории за пряжками брюк, алтайские миллионеры, укротительница гигантских мохнато-перепончатых пауков Симона Бостанджан. Кроме узнаваемых лиц стояли передо мной, смею предположить, и узнаваемые спины. Забыл упомянуть, мельком кивнул мне дознаватель по делу об убийстве здесь же в Камергерском Олёны Павлыш подполковник Игнатьев. Я ему ответил кивком, но в разговор вступать не стал.