Камергерский переулок

– Ну и хорошо. Ну и ладно, - попытался я успокоить Мельникова. - Глупость сморозил. Значит, завтра в три часа? Постараюсь подойти…

Завтра это завтра. А я после разговора с Мельниковым к семи вечера отправился в Камергерский. Никаких ограждений, в том числе и конных, уже не наблюдалось, но народ невдалеке от грустного Антона Павловича толкался. И это несмотря на наводнение в Нью-Орлеане. Почему отправился к семи? Из глупого интереса: а нынче-то придут в Камергерский люди с билетами и если придут, как поведут себя.

Фасадная шехтелевская стена вновь стояла на месте, и люди, одетые явно «в театр», спокойно, а некоторые и в оживлении, возможно, вызванном мыслями о буфетах, входили в парадные двери и в двери, на которые ниспадала взволнованная и будто бы декадентская волна А. Голубкиной. Давали сегодня «Тартюфа».

В половине восьмого в мгновение, потраченное мной на пустой разговор или на бессмысленный взгляд в сторону Телеграфа, шехтелевская стена растворилась в воздухе. Вот она стояла, вот я, ротозей, от нее отвернулся, и вот ее уже нет. Торчать здесь еще два часа я не посчитал нужным. Даже если бы вновь возникла стена с птицей, и стали бы выходить зрители, что бы они мне рассказали? На всякий случай я зашел в магазин колониальных товаров, там в последние годы я покупал тропические чаи - «Акапулько», «Копакабана», чаще всего с лепестками васильков, и поговорил со знакомыми развесчицами. Нет, ничего нового сообщить они мне не могли. Их помещение не улетело, и достаточно. Спектакли же, если они идут, кончаются после закрытия лавки. Куда отправилось отсутствующее здание, должна вызнать Государственная комиссия. К тому же всем в Камергерском известно, что завтра здесь будет нюхать сам Сева Альбетов.

Дома в записной книжке я нашел номера телефонов Сергея Максимовича Прокопьева. Этот молодой человек был мне симпатичен. Вдруг его и впрямь призвали экспертом? И он сможет мне что-либо прояснить? Но я сразу понял, что мне прежде всего захотелось узнать от пружинных дел мастера, ездил ли он в Долбню, встречался ли с буфетчицей Дашей и как ее дела. Однако интерес мой был остановлен долгими гудками.

Зато у меня сразу затрезвонили два аппарата. Настольный и сотовый. И в обоих зазвучал голос Мельникова:

– Профессор! Забыл вас предупредить. Доступ в переулок будет ограниченный. Чины, почетные гости из-за рубежа, вип-персоны на уровне Борисоглебского, секретные агенты, соблюдение государственной тайны проводимого исследования, вы понимаете, о действиях Альбетова никому, прошу вас, ни-ни. В училище театра занятия завтра отменяются, студентов спецрейсами развезут по массовкам сериалов. Вы обязательно возьмите паспорт, без паспорта я вас не проведу.

– Помилуйте, Александр Максимович, - удивился я, - какая такая государственная тайна, когда весь Камергерский, да и, наверное, вся Москва знает, что Альбетов завтра будет нюхать?

– Ну вот! Опять это «нюхать»! - расстроился Мельников. - Вы этим словом, профессор, не только преуменьшаете смысл и заслуги Альбетова, но и меня обижаете.

– Да что вы, Александр Михайлович, с этим Севой Альбетовым так носитесь? В чем ваша корысть?

Последние мои слова вышли явной бестактностью. Я пожалел о них.

Но мне сейчас же и с горячностью было открыто, в чем корысть. Нет, конечно, не корысть. Не корысть! Не корысть! А интерес! Интерес к личности Альбетова и его подвигам. И фамильная заинтересованность в чистоте древа Мельниковых. Да, да, профессор, согласен с вами, развелось сейчас много прохиндеев, торгующих историческими ценностями и подделками их, и Альбетов добровольно решил заняться атрибуцией и очищением мельниковского древа без лишнего обрезания его ветвей. И он ставит под сомнение летоисчисление от Мазепы.

– Понятно, - сказал я.

– Так что, не забудьте завтра паспорт и не произносите вблизи Альбетова слово «нюхать». Тем более что он обижен природой.

– То есть?

– Лишен простого кулинарного обоняния. При нем на вертеле запекают баранью ногу, да хоть бы и целого барана, а он ничего не чувствует. Я у себя на даче чую, как наша кинодива Куликаева жарит оладьи и какое варенье к ним достает, скорее всего - вишневое, а ему это не дано. Он не знает, чем пахнет пиво и вобла с икрой.

– На его месте я бы застрелился, - сказал я.

– Да, - вздохом согласился со мной Мельников. - А он живет.

– Но постойте, - не утерпел я, - были же какие-то личности, и примечательные, в вашем предполагаемом Древе, которые пахли исключительно водкой или, скажем, чесноком, и более ничем. Как же их-то сможет атрибутировать Альбетов?

– Стало быть, ему ведомы способы косвенной атрибуции исторических личностей и предметов…

– Будем надеяться, - сказал я.