Камергерский переулок

В какой магазин его завезла Елизавета, узнавать Соломатин из принципа не стал. Но видимо, в дорогой. Покупателей в нем не было. Зато в скуке пребывали здесь несколько утомленных жизнью наблюдателей за товаром и возможными мошенниками и пять похожих на стюардесс продавщиц, эти сейчас же обзавелись европейскими улыбками. Для придания степенного вида Елизавета уговорила Соломатина надеть «консерваторский» прикид. «Хорош! Хорош! - оценила Елизавета. - Созрел для фейс-контроля. Не хватает лишь одного предмета. На левой руке…» Хорош-то хорош, однако наблюдатели за товаром и жульем взглядывали на него настороженно и уж во всяком случае - надменно. Вполне возможно, полагая, что он водитель или охранник дамы с деньгами. Естественно, и Соломатин (так ему казалось) взирал на них с высокомерием человека, знающего цену всей этой охранной шушере. Неловкость его положения ощутила Елизавета и произнесла: «Любовь моя, подойди ко мне, взгляни на эти сапожки со шнуровкой». Соломатин подошел к ней именно степенно, руки - за спиной, на пояснице, перчатки бы ему еще из лайки для важности, сказал внятно, для наблюдателей и продавщиц: «Любовь моя, я всегда доверял твоему вкусу». И позже слова «Любовь моя!» чаще всего были основными текстами Соломатина в магазинах.

Уже в машине Соломатин поинтересовался, почему Елизавета прикупила сапоги со шнуровкой.

– А-а-а! - глаза Елизаветы стали радостно-лукавыми. - А потому, что я хитрая и игривая! Шнурки эти исключительно ради тебя! Придем мы с тобой домой, ты примешься в нетерпении расшнуровывать сапожки, носом уткнувшись в мои колени, и желание в тебе разгорится.

– Ты не только хитрая, - сказал Соломатин, - но и неглупая.

– Кто бы спорил, - рассмеялась Елизавета. И было сообщено, что она приобрела и обыкновенные сапоги.

Впрочем, вскоре Соломатин узнал, что шнурованные сапоги, как и некоторые иные приемы, уловки, игры даже, не были изобретениями самой Лизаньки, а выводились из подсказок ее новых ушлых приятельниц. Но приятельницы и сами были не слишком оригинальны, повычитывали кое-что в дамских любовных романах, американских либо французских. В частности, в разговорах нередко вспоминали о романе «Шмотки» парижанки Кристин Ортэн.

Но с ходом времени выяснилось, что Елизавета способна и на самостоятельные изобретения.

46

А Соломатин начал замечать в себе перемены, поначалу показавшиеся ему малоприятными. Походы с Елизаветой в магазины стали ему интересны. И к нему в магазинах без покупателей или с малым числом их начал пробиваться азарт добытчика или даже охотника. Краеугольно-категоричное заявление: «Я не тряпичник!», высказанное им с возмущением и досадой, уже казалось ему дешево-пафосным. В последние годы он и впрямь не думал о тряпках, его вполне устраивал образ водопроводчика. Но в студенческую-то и постстуденческую пору ему нравилось быть пижоном и барахольщиком! Тогда было известно слово «мучо», к которому непременно добавлялось «бесаме», но не существовало понятие «мачо». Коли б существовало, словечко это прилипло бы к Соломатину. А наряды свои он доставал в лучших комках и у знакомых фарцовщиков, обитавших вблизи витрин «Березок». На это были нужны деньги, и немалые, они возникали, однако способы их добыч Соломатиным добродетельные граждане, наверняка, признали бы сомнительными.

Но к чему было вспоминать об этой жеребячьей поре с волнующим ржанием кобылиц в ночном? Соломатин и не вспоминал.

Был нынешний день, и сутью в нем была Елизавета.

Вскоре выявилось и тряпично-эстетическое родство их натур. Соломатин уже угадывал, какие вещи Елизавета после примерок и приглядов приобретет и что они непременно окажутся для нее (и для него) хороши. Без всяких слов и вопросов приучила она его и к тому, что каждый их поход заканчивался теперь обновками и для Соломатина, и никаких протестов, еще месяц назад обязательных для проявления самодержавности натуры, эти обновки у него не вызывали. Напротив, они - майки, свитера, брюки, ботинки, прочее - были для него уместны и в точности соответствовали его размерам, цвету глаз и волос (за прической его Елизавета наблюдала с особым тщанием).

Ватники, какие Соломатин, следуя своей доктрине, продолжал надевать для Брюсова переулка, начали его тяготить. «Ничего, ничего! - осаживал себя Соломатин. - Походишь и в ватниках!»

Тогда и произошло событие, ставшее некоей вехой в их с Елизаветой отношениях. Впрочем, и «событие», и «веха» здесь, пожалуй, не подходят. Ничего нового не произошло, просто дадена была пребыванию содержанта вблизи содержанки временная словесная оценка.