Камергерский переулок

Спал Прокопьев плохо. «Гусь лапчатый, гусь лапчатый!» - вспоминалось ему. Табурет и табакерку клиентки Н.Д. Уместновой следовало бы истребить. Тем более что они объявлены безвозмездными дарами. От них могли притекать к Прокопьеву дурные мысли и желания. Но Прокопьев вырос человеком хозяйственным и бережливым. Да и искалечь он сейчас табурет и выбрось его останки, все равно в голове бы осталось навсегда указание на его место в ходе бытия: «Сиди детка. Твоя табуретка».

Утром он сразу же отправился в офис Квашнина.

Его опять осадили. Не примет. Никого не принимает. Расстроенный Прокопьев забрел в курилку. Местом для курения на этаже была определена междумаршевая лестничная площадка. Курильщик украшал ее один. В бело-черном шлеме с тремя рогами и в прикиде свирепого байкера. Сидел он на ступеньке, ноги в сапогах (отчего-то со шпорами) водрузив на перила. Был это Ардальон Полосухин. Прокопьев общался с ним на открытии поэтического мемориала в саду слесаря-водопроводчика Каморзина и посчитал его тогда болтливым пройдохой.

– Ба! Да на вас лица нет, Сергей Максимович! - озаботился Полосухин. - Кто же вас так допек? Или вас не принимают? Я вот Агалакова жду, а его нет. А вас не принимает сам? Да? Вот ведь беда какая!

И тут Прокопьев вспомнил человека с картонкой «Истребитель крыс» на груди. Истребитель крыс в куртке, штанах и ботинках бомжа имел на шее чистейший шелковый шарф, а на голове - лакированный цилиндр иллюзиониста и держал в руке удочку со связкой убиенных грызунов. И это несомненно был тоже Полосухин! А зашел он в закусочную в Камергерском с поручением к Агалакову и сопровождала его девушка в бейсболке по имени Нина. Стало быть, драгоценная Н.Д. Уместнова водила компанию с истребителем крыс, байкером или кто он там на самом деле…

– Но я бы на вашем месте не расстраивался, - сказал Полосухин. - Мандат у вас в кармане?

– Какой мандат?

– Ну как же, Сергей Максимович! - и Полосухин подхихикнул. - Вы же эксперт Государственной комиссии выяснения отсутствия. Вы со своим мандатом к министру Грефу можете войти без стука. Или даже к самому Швыдкому. А вы время теряете и нервы тратите…

– Действительно, - пробормотал Прокопьев, - мандат у меня есть…

– Ну вот, - рассмеялся Полосухин. - Раскройте мандат и в приемную. А там - на абордаж!

– Здесь на каждом шагу охранник на охраннике. До секретарши не допустят. Что им мой мандат!

– Делов-то! - сказал Полосухин. - Раздвинуть пространство. Гроша ломаного не стоит. Или даже тифлисской лари.

Полосухин привстал, руками в воздухе будто раздвинул шторы, и Прокопьев тотчас оказался вблизи стола Стефании Станиславовны, секретарши-помощницы Квашнина. Стефания Станиславовна была дама лет сорока, на вид - благодушно-ленивая, на самом деле - расторопная и с хваткой государственного секретаря с берегов реки Потомак. Она выслушала Прокопьева, рассмотрела его мандат и сообщила о визитере шефу. «Заходите», - было сказано Прокопьеву. При этом не прозвучало железно-рамочное: «У вас три минуты» или «У вас пять минут», и это Прокопьева не столько удивило, сколько озадачило.

В кабинете Квашнина Прокопьев бывал дважды. По его представлениям, во времена процветания на прилавках рыбы мойвы таким мог выглядеть кабинет председателя профкома катушечной фабрики. Только что соцсоревновательных знамен (пылесборщиков) и портретов под стеклами здесь не держали. Правда, один портрет пожилой женщины с туеском для ягод в руке, маслом написанный, имелся. И еще висел на стене пейзаж с видом северной деревни и студеной реки.

– Присаживайтесь, - предложил Квашнин. Сам он стоял у окна и теребил четки из черных камней.

Прокопьев присел. На столе Квашнина рядом с компьютером были аккуратно сложены бумаги. Стояли, конечно, и телефоны. И лежала мухобойка, гибкий пластмассовый квадрат на пластмассовой же рукояти. А московские погоды уже отменили пребывание мух и прочих летающих насекомых в квартирах и служебных помещениях.

Особых изменений в облике гималайско-тибетского странника (или скрытника?) Прокопьев не усмотрел. Ну, действительно, посмуглел от горных приближений к солнцу, ну выглядел, пожалуй, устало-изможденным, на то могли быть причины: голодания какие-нибудь ради подавления плоти или еще что необходимое для медитаций и самопознания. А так Квашнин был узнаваем. И прежде случались с ним уходы в себя и недолгие отрешения от реалий вокруг. И прежде угадывалась в светло-синих глазах осаждавшая душу печаль. «Погоди! - чуть ли не испугался Прокопьев. - Что-то у него на правой щеке, между ухом и ртом. Еще одно ухо, третье! Пришитое как-то боком! Этого не может быть!»

– Сергей Максимович, - сказал Квашнин. - Вы смотрите на меня с испугом. Отчего?

– Да нет… - начал было Прокопьев, но не выдержал и проявил бестактность: - Что это у вас на щеке? Как будто бы ухо…

– Какое ухо?

– Третье… Не на этой щеке, на правой…

Было видно, что Квашнин обеспокоился, занервничал, рука его, поначалу ощупывавшая левую щеку, теперь пыталась сорвать что-то с правой щеки, дергала, щупала кожу и ничего сорвать не смогла.