Камергерский переулок

– Я, значит, сидел здесь, - сказал Прокопьев, Нина курила, - а вы подошли с соком и беконом. У вас были очень плохие, даже жалкие волосы, не обижайтесь, тем более, если все это не о вас, и одеты вы были чрезвычайно бедно, невзрачно. Но главное - волосы. Нынче о неблагополучии человека можно судить по жалкости волос и прически. К тому же очевидно, что Нина… то есть не вы, а та Нина была рабски от кого-то зависима. Она молча сидела вот здесь, выслушала чей-то выговор по телефону и разревелась…

– Да это была я, - тихо произнесла Нина. - Но отчего вы держите в голове прошлый случай? Не оттого ли, что я жалкая, замарашка, высказала вам тогда чуть ли не с брезгливостью: «Ну и помалкивайте себе, Прокопьев Сергей. Уж кому-кому, но не вам лезть в мои дела!»

– Не оттого, Нина, не оттого, - сказал Прокопьев, - совсем по иной причине.

– По какой же? - Нина была будто бы удивлена.

– Очень скоро мне дали понять, что в истории с вашим, видимо, участием мне была отведена роль жертвенного существа. Это меня задело. А что значат ваши слова: «Я в большой опасности. Сор не вынесен. Бутыль запечатана». И не просто слова, а несомненно - мольба.

– Откуда вы… Откуда вам известны эти слова? - Нина чуть ли не вскрикнула, в глазах ее был испуг, она по сторонам поглядела в страхе.

– Известны, - со значением произнес Прокопьев.

Прокопьев удивлялся себе. О присуждении ему роли жертвенного существа он узнал от Арсения Линикка, инженера по технике безопасности, называвшего себя Гномом Центрального Телеграфа, по аттестации кассирши Людмилы Васильевны, пустомели или даже слабого разумом. Слова же об опасности, невынесенном соре, запечатанной бутыли, понятые им как мольба о помощи, и именно мольба девицы, чьи волосы были в плохом порядке, привиделись Прокопьеву при странных обстоятельствах. В закусочной произошло будто бы исчезновение света, а потом начались мерцания, движения под потолком желтоватых гирлянд. Тогда Прокопьев пожелал закрыть глаза, и при склееных веках на ползшей ленте, словно старинного телеграфного аппарата, прочитал слова об опасности, соре и бутыли. То есть лента со словами возникла в его воображении, а жертвенное существо - в воображении Арсения Линикка, реалии жизни никак не могли быть основой для нынешних гласных вопросов и утверждений Прокопьева. Прокопьеву захотелось сейчас же все обратить в шутку и снять страхи девицы Уместновой. Но понял, что не сделает этого, страхи ее были вовсе не воображаемыми, они вполне линейно примыкали к его и Линикка фантазиям.

– Но на этот раз я был отменен как жертвенное существо, - произнес Прокопьев, словно бы лишь для себя и уж точно не для собеседницы. - Вместо меня жертвенным существом стала хорошо известная вам Олёна Павлыш.

И опять Прокопьев вспрыгнул на кончик шпаги. Возможное он нагло выдавал за действительное. Он намеренно рисковал и дерзил и явно не перед Ниной. Кто такая Олёна Павлыш, он толком не знал, тем более не знал, почему ее погубили, но на фотографии, показанной ему дознавателем, он видел Нину в компании с убиенной Павлыш и теперь выпалил слова о замене жертвенного существа.

А Нина заплакала, с ней чуть ли не началась истерика, она быстро поднесла к губам кружку с пивом, слезы вытерла не платком, а салфеткой, будто устранила неизбежные досады общественного питания.

– Вы меня извините, Нина, - сказал Прокопьев, при этом словно бы конфузясь из-за своего и впрямь бестактного напора, - но вы и меня поймите. Каково мне быть в глупейшем положении в чужой игре! Ведь ваш приход ко мне с табуретом и табакеркой - продолжение той игры. Вы меня спросили, не ощущаю ли я подвоха. Да, ощущаю.

– Олёна Павлыш не имеет к вам никакого отношения, - сказала Нина, на Прокопьева не глядя, кепка ее сползла набок, дав волю левому уху. - И мы с ней разные. Я - здешняя. А она приехала сюда из дыры завоевывать Москву, а потом, возможно, Париж. Сколько нынче таких. Все больше стервы. У меня никогда не было ее комплексов и претензий. Но я попала в зависимость. В этой зависимости меня на вас и напустили…

– Ради чего? - спросил Прокопьев. - И кто напустил?

– А я знаю?! - взвилась Нина. - Я завишу от мелких людей. От кого зависят они, я не знаю.

– Но какие-то предположения или догадки у вас должны быть.

– Вы, Сергей Максимович, мне надоели, - заявила Нина. - Вы печетесь лишь о себе. Вы приволокли меня сюда и устроили мне пытку.

– Вы сами согласились пойти в Камергерский…

– Я согласилась, потому что вы словно приказали. А я вынуждена была привыкнуть к приказам.

Синие глаза собеседницы снова повлажнели. Прокопьев будто бы против своей охоты, а сегодня он многое делал будто бы против своей охоты, но сознавал, что лжет себе, нынешние поступки и слова были вызваны волей именно его натуры, так вот Прокопьев взял и положил руку на дрожавшую руку Нины.