Камеристка

— Возможно, он даже хочет, чтобы бушующая чернь сделала это. Тогда он сможет бесконечно сожалеть и многословно выразить свое возмущение и свою печаль перед другими монархами! — крикнула мадам дю Плесси, полная горечи и сарказма.

То недолгое время, которое ей еще оставалось, графиня жила в своем городском дворце на Жарден де Люксембург. А у меня было больше свободы передвижения: одетая простой служанкой, я ходила по городу, так я узнавала о многом, поскольку никогда не боялась заходить в самые темные переулки и мрачные кабачки.

Но в этот проклятый день 20 июня 1792 года я тоже была в Тюильри и чуть не умерла со страха. Часть толпы прорвалась в приемную перед королевскими покоями, и они оказались перед королем, который сидел там с мадам Елизаветой.

Бушующая толпа застыла на месте, увидев монарха, такого невозмутимого и спокойного, сидящим в своем кресле.

Красные шапки огляделись в поисках Марии-Антуанетты. Но королевы, к счастью, не было. Она попыталась пройти к Людовику, услышав о страшном бунте, но придворные дамы вынудили ее отправиться в комнаты сына.

— Мадам, ваше место сейчас рядом с сыном. Дофину нужна мать, — тихо сказала мадам Франсина и мягко, но энергично заставила ее пойти в нужном направлении.

Можно было поздравить мою госпожу с таким присутствием духа. Что произошло бы, натолкнись разбушевавшаяся толпа народа на ненавистную королеву?

Людовик величественно поднялся и мужественно встретил незваных гостей. С несокрушимым спокойствием он выслушивал их дикие призывы: «Долой право вето! Ратифицировать постановления! Да здравствует нация!».

У короля был гулкий, звучный голос, им он и воспользовался, чтобы его выслушали.

— Я тоже поддерживаю нацию. И я за конституцию. — На мгновение стало немного спокойнее, и Людовик добавил: — Человек, которому себя не в чем упрекнуть, не знает страха и не боится угроз.

Чтобы подкрепить свои слова, он взял руку стоящего рядом парня, положил себе на грудь и потребовал:

— Почувствуйте, граждане, забилось ли мое сердце быстрее.

Но на этот раз его слова утонули в шуме.

— Долой вето! Ратифицировать постановления! Да здравствует нация!

— Казалось, банда заучила эти лозунги и непрерывно повторяла их, — рассказывал позже один слуга, который все время прятался за занавесом. — Король схватил со стола колокольчик и попытался с его помощью заставить слушать себя. И тут разыгралась никогда еще невиданная сцена: простые торговки рыбой и рабочие из предместья дискутировали с его величеством. И так громко, что страшно было оглохнуть, — продолжил слуга свой неправдоподобный рассказ.

Они кричали на короля, обзывали его проклятым лжецом и обманщиком. Когда он возразил, мужчины и женщины стали издеваться над ним.

— Мы-то лучше знаем! — крикнул один из парней, глядя на Людовика с ненавистью и размахивая пикой в опасной близости от его лица. У него был обрезан нос и он, наверное, был бывший каторжник. Но дотронуться до короля он не рискнул.

Как бы странно это ни звучало, ни один из санкюлотов не осмелился причинить физическую боль монарху. Никто больше не говорил о том, что хочет вырезать ему сердце из груди.

Рассудительная и непугливая манера Людовика сделала свое дело.

Один из мужчин протянул ему бутылку вина, и король принял ее, поблагодарив, сделал большой глоток и произнес здравицу в честь нации.

То, что он не потребовал бокала, а как простой человек выпил из бутылки, немного растопило сердца людей, и напряжение спало.

Людовик пошел еще дальше: он попросил у одного самого жестокого на вид якобинца его красную шапку и натянул себе на голову. Правда, сделал это с трудом, череп у него был гораздо больше, чем у того мужчины. Это вызвало смех, который теперь, однако, звучал не издевательски, а по-детски добро.

Как казалось, парижане радовались, что их король надел эту шапку и терпеливо выслушивал их наивные предложения.

— Сир, — утверждал один, возможно, именно он еще недавно обзывал короля «жирной свиньей», — ваши настоящие враги не в Париже, а в Кобленце и Трире. Самое время вам это понять, сир.

Другой парень, с грязной повязкой на голове и огромным топором лесоруба, искренне прибавил:

— Ваше величество, вот эти люди хотят только одного, чтобы вы держались конституции и не блокировали ее, а по мере сил поддерживали. Я вам гарантирую: будете вы делать это по чести и совести, люди вас еще больше полюбят.

— Да, правда, — подал голос именно тот вор с отрезанным кончиком носа, — люди хотят почитать и любить вас.

Еще немного, и мошенник расплакался бы. Король поспешил заверить бывшего каторжника с галер в своем честном и искреннем намерении всегда быть верным конституции.

— Ах, сир, — возразил ему на это бывший заключенный, — я знаю, вы нас все еще обманываете. Предупреждаю вас, будьте начеку.

Глава сотая

Этот абсурд продолжался на протяжении нескольких часов. Придворным дама приходилось чуть не силой удерживать королеву в покоях дофина. В то время как мадам Елизавета, как и Людовик, соблюдали хладнокровие, Мария-Антуанетта почти сходила с ума от страха.